На ее лице больше не было выражения тревоги, Элла улыбалась мне, давая понять, что все в порядке.

– Наверное, особой спешки нет, – сказал я, думая о том, что задержка может заставить дежуривших снаружи полицейских утратить бдительность.

– Прекрасно.

Я ушел из дома через полчаса.

За стенами моего жилища лежал город, страдающий зловонной отрыжкой.

Воздух был влажным и горячим, поэтому приходилось прилагать особенные усилия, чтобы дышать.

Я подумал о Граймсе и решил, что, возможно, он поставил на противоположной стороне улицы своих мальчиков и теперь они ждут, когда я отведу их к Билли-Билли Кэнтелу. Я оказался единственным пешеходом на тротуарах, почти все окна в домах через дорогу были темны, свет горел только у двух-трех филинов-полуночников на верхних этажах. Вдоль тротуаров стояли машины, но спустя четыре с небольшим часа их тут не будет, поскольку в восемь утра вступит в силу запрет на стоянку. При свете дня не было бы видно, что все эти машины выкрашены в два-три цвета: пастельный, розовый и голубой с оттенками, как в любых детских яслях. Но сейчас, в темноте и духоте, в четвертом часу пополуночи, машины казались черными. Даже хром их молдингов выглядел весьма тускло.

Слева от меня, чуть поодаль, торчал фонарь; еще один виднелся справа, через дорогу. Вероятно, ребята Граймса сидят в одной из машин, припаркованных прямо напротив, в тени, куда не доставал ни один из этих фонарей.

Моя улица – одна из западных восьмидесятых, тут одностороннее движение в восточном направлении. Гараж, в котором я держу свой «мерседес», расположен на западном краю квартала, и попасть в него можно как с моей улицы, так и с проспекта Колумба. Если какой-нибудь легавый захочет увязаться за мной и если он стоит посреди квартала лицом к центральному парку, а я выеду на проспект Колумба и покачу к центру, легавому этому придется объехать весь квартал, чтобы добраться до того места, откуда и стартовал. Значит, уйти от соглядатаев будет не очень трудно.

Я побрел к гаражу. С первого же шага меня прошиб пот. Я чувствовал, как на лбу набухают капли испарины, готовые вот-вот побежать вниз, миновать преграждающие путь брови и добраться до глаз. Я был в пиджаке цвета мокрого асфальта, и белая сорочка под ним уже промокла насквозь и липла к телу, а галстук сжимал шею как горячая веревочная петля. Было слишком жарко и душно, чтобы шевелиться самому, да еще шевелить мозгами, не говоря уже о том, чтобы покинуть квартиру с кондиционером и обшаривать Нью-Йорк в поисках жалкого обормота, имеющего «друзей».

Мимо проехало оранжевое такси с желтым огнем на крыше, похожее на громадную зубастую рыбину с широкой пастью, ищущую добычу в водорослях на дне океана. Мысль о рыбе принесла приятную прохладу, и я с минуту помусолил ее, но потом взглянул на таксиста, и прохладе пришел конец. Парню за рулем было вдвое жарче, чем мне, и моя рубаха, будто проникнувшись сочувствием к нему, плотнее прилегла к моей спине.

Я вошел в сторожку гаража, где мальчишка-пуэрториканец, работавший ночами, сидел за столом с комиксом в руках. Он улыбнулся, кивнул мне и, ни слова не говоря, побежал за моей машиной.

В жаркой комнате горел яркий желтый свет. Парень оставил на столе раскрытый комикс, и я пролистал его, пока ждал возвращения ночного сторожа, все надписи в рамках были сделаны по-испански, но чтобы читать комикс, нет надобности учиться грамоте. Кажется, один издатель комиксов когда-то сказал:

«Мы приспосабливаемся к обществу неграмотных». Я переворачивал страницы, разглядывал картинки и ждал свой «мерседес».

Машина с урчанием скатилась с пандуса, и радостный мальчуган вылез из-за руля. То, что ни одна из машин в этом гараже не принадлежала ему, не имело для него никакого значения. Пока парень имел возможность ездить на них вверх и вниз по пандусам, он был счастлив. Много ли пуэрториканских мальчишек могут посидеть за рулем «мерседес-бенц-190»?

Выбравшись из машины, он подержал для меня дверцу и с улыбкой объявил:

– Все в порядке, сэр.

– Спасибо. – Я сел за руль, и парень захлопнул дверцу.

– Поздновато, – заметил он, разглядывая меня через открытое боковое окошко. – Уезжаете из города?

– Нет, – ответил я, – скоро вернусь.

– Хорошо.

Мы обменялись улыбками, и я вырулил на проспект Колумба. Я знал, что пуэрториканский мальчишка тушуется передо мной. Так же, как и швейцар моего многоквартирного дома. Я одеваюсь и выгляжу как молодой идущий в гору чиновник: тридцать два года, рост шесть футов один дюйм, короткие каштановые волосы, лицо квадратное, но одухотворенное, как у человека с высшим образованием. Таких полно на Мэдисон-авеню.

Но я, в отличие от других, не работаю днем. Иногда на пару недель уезжаю из города, иногда целыми днями сижу дома. Я прихожу и ухожу по расписанию, в котором и сам никак не разберусь, а кроме того, раз или два в дом заглядывали легавые и расспрашивали обо мне. Швейцар ни словом не обмолвился в разговорах со мной, но мальчишка-пуэрториканец время от времени норовит высосать из меня мелочишку. Правда, ненавязчиво. Благодаря этому нам было о чем поговорить, пока мы передавали с рук на руки мою машину.

Ну, ладно. Проехав квартал по проспекту Колумба, я свернул направо, к Уэст-Энд-авеню, и поехал к центру города. По пути я зорко поглядывал в зеркало заднего обзора и, когда увидел, что машина, ехавшая позади меня по проспекту Колумба, по-прежнему тащится за мной по Уэст-Энд-авеню, мне стало ясно, что избавиться от легавых все-таки не удалось. Должно быть, меня пасли двое и на двух машинах с рациями или чем-то в этом роде.

Впрочем, это могла быть простая случайность, и я решил проверить.

Свернув налево на следующем перекрестке, я покатил обратно к проспекту Колумба, где повернул направо и еще раз направо, на примыкающую улицу. Сукин сын по-прежнему висел у меня на хвосте, отстав на полквартала, я выехал на Уэст-Энд-авеню, свернул направо и покатил вперед, высматривая, не загорится ли по курсу красный светофор.

Наконец это случилось, и я остановился довольно далеко от перекрестка.

Впереди мелькали огни проезжавших такси, но в непосредственной близости не было ни одной машины, кроме моего «мерседеса» и черного «шевроле» пятьдесят третьего года выпуска, на котором ехал мой преследователь. Марка машины говорила о многом. У полицейских всегда так. В Америке, должно быть, миллионов двадцать машин; десять миллионов выглядят как японские пластмассовые игрушки: розовые, желтые, покрытые серебрянкой. Что же делает легавый, чтобы не привлекать внимания? Садится за руль черного «шевроле».

Если Эду Ганолезе противостоят такие люди, остается лишь удивляться, почему он еще не прибрал к рукам всю страну.

Похоже, следивший за мной легавый был еще большей посредственностью, чем остальные: вместо того, чтобы затормозить сбоку от меня, в соседнем ряду, как сделал бы любой нормальный лихач, имеющий водительское удостоверение, легавый остановился позади меня. Благодаря этому я от него и отделался.

Загорелся зеленый свет, и я нажал на педаль акселератора «Мерседес» вылетел на перекресток как прыгающий с ветки леопард, и я тотчас налег на тормоз. Преследовавший меня легавый думал, что я хочу устроить гонки, и поэтому тоже вдавил до упора педаль «газа». Его «шевроле» с ревом рванулся вперед и слегка пошел юзом. Легавый не успел перенести ногу на педаль тормоза и врезался в меня.

Я улыбнулся. Я мог позволить себе такую роскошь. Но лишь на мгновение.

Потом я согнал улыбку с лица, заменил ее сердитой миной, поставил «мерседес» на холостой ход и вышел из машины, не заглушив мотор. Подойдя к багажнику, я горящими глазами уставился на слегка помятый задний бампер.

Легавый, свято чтивший правила дорожного движения, заглушил мотор и поставил «шевроле» на ручной тормоз. Прежде чем вылезти из машины, я устремил на него испепеляющий взгляд и спросил: