По выходе из Узун-Ада железнодорожное полотно почти вплотную обступают высокие песчаные дюны. Достигнув морского рукава, отделяющего Длинный остров от материка, поезд попадает на дамбу протяженностью в тысячу двести метров, защищенную от ударов волн крепким скалистым бордюром.

Несколько станций, и в том числе форт Михайловский, мы минуем без остановок. Дальше они пойдут одна за другой на расстоянии от пятнадцати до тридцати километров. Станционные здания, которые мне удалось разглядеть, напоминают летние дачи с крышами и балюстрадами на итальянский лад. Странное впечатление производят такие постройки в Туркестане, по соседству с Персией! Каждая станция — своего рода маленький оазис, созданный в пустыне руками человека. В самом деле, ведь человек насадил здесь эти чахлые невзрачные тополя, дающие все же хоть какую-то тень, и он же, ценою величайших усилий, добыл воду, и ее освежающие струи наполняют теперь искусственные водоемы.

Без этих гидравлических работ на станционных оазисах не выросло бы ни одного деревца, ни одной травинки. Станционные оазисы питают всю линию и поят паровозы; которые не могут работать без воды.

По правде говоря, мне никогда еще не приходилось видеть таких сухих, бесплодных, не поддающихся культивации земель, какие простираются от Узун-Ада более чем на двести шестьдесят километров. Когда генерал Анненков приступил к работам в Михайловском, он вынужден был дистиллировать морскую воду из Каспия, подобно тому, как это делают на кораблях при помощи специальных аппаратов. Но если для получения пара нужна вода, то для превращения ее в пар требуется уголь. Читатели «XX века», вероятно, пожелают узнать, каким же образом ухитряются разводить топки локомотивов в такой стране, где нельзя ни добыть куска угля, ни достать полена дров. Быть может, на главных станциях Закаспийской железной дороги есть дровяные и угольные склады? Ничего подобного. Просто здесь осуществляют на практике идею, высказанную еще Сент-Клер Девилем[29], когда во Франции ввели в употребление керосин.

В топки машин нагнетаются остаточные продукты перегонки нефти, которую поставляют в неограниченном количестве Баку и Дербент. На некоторых станциях установлены громадные цистерны, наполненные этой горючей жидкостью минерального происхождения, которую наливают в приемник тендера, распыляют форсунками и сжигают в специально приспособленных для этого паровозных топках. Нефть употребляется как топливо и на пароходах, курсирующих по Волге и другим рекам, впадающим в Каспийское море.

Я думаю, мне поверят, если я скажу, что пейзаж здесь не очень-то разнообразен. На песчаных местах почва почти ровная и совсем плоская на наносных землях, где застаиваются стоячие солоноватые воды. Зато такая горизонтальная поверхность оказалась как нельзя более удобной для прокладки железнодорожного полотна. Тут не понадобилось ни тоннелей, ни виадуков и никаких сложных и дорогостоящих инженерных сооружений. Лишь кое-где встречаются небольшие деревянные мосты. При таких условиях стоимость одного километра Закаспийской дороги не превысила семидесяти пяти тысяч франков.[30]

Однообразие пустынного ландшафта будет нарушено только обширными оазисами Мерва, Бухары и Самарканда.

Займемся же теперь пассажирами. Это совсем нетрудно, так как можно свободно разгуливать по всему поезду из конца в конец. Не нужно обладать богатой фантазией, чтобы вообразить, будто ты находишься на главной улице движущегося поселка.

Должен вам напомнить, что к тендеру прицеплен багажник, в котором находится таинственный ящик, а служебное отделение Попова — в левом углу первого пассажирского вагона.

В этом самом вагоне я замечаю несколько узбеков, важных и гордых, в длинных ярких халатах, из-под которых выглядывают расшитые суташем кожаные сапоги. У них очень красивые глаза, пышные бороды, тонкие черты лица.

В том же вагоне друг против друга сидят оба китайца. Молодой смотрит в окно. Старый — Та-лао-е, что значит «человек зрелого возраста» — перелистывает свою книгу. Это крошечный томик в тридцать вторую долю листа, в плюшевом переплете, напоминающем требник каноника. Когда томик закрывается, переплет стягивается резинкой. Меня удивляет, что владелец этой книжечки читает ее не так, как китайцы, сверху вниз. На каком же она языке? Это нужно проверить.

На двух смежных сидениях устроились Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт. Они разговаривают и все пишут какие-то цифры.

Как узнать, не нашептывает ли при этом практичный американец на ухо деловитой англичанке лирические стихи?

Но что я хорошо знаю — то, что Фульк Эфринель может прекрасно обойтись и без меня. С моей стороны было весьма благоразумно, что я с самого начала не рассчитывал с его помощью скрасить дорожную скуку. Янки, не задумываясь, променял меня на эту костлявую и сухопарую дочь Альбиона!

Я открываю дверь на площадку, прохожу через тамбур и попадаю во второй вагон.

В правом углу восседает барон Вейсшнитцердерфер. Этот тевтон близорук, как крот, и водит носом по страницам железнодорожного справочника, следя по расписанию, прибывает ли поезд на станцию в установленное время. При малейшем опоздании нетерпеливый путешественник издает новые возгласы негодования и угрожает принять меры против администрации Трансазиатской дороги.

Здесь и супруги Катерна. Устроились они очень удобно. У мужа отличное настроение: он весело болтает, жестикулирует, то берет жену за руку или за талию, то резко отворачивается и что-то произносит «в сторону», задирая голову к потолку. Госпожа Катерна смущенно улыбается, жеманится, всплескивает руками, откидывается в угол, отвечая мужу какими-то репликами. Проходя мимо, я слышу, как из сложенных сердечком уст господина Катерна вырывается опереточный мотив.

В третьем вагоне много туркмен, трое или четверо русских и среди них майор Нольтиц. Он беседует с одним из своих соотечественников. Я бы охотно присоединился к их разговору, сделай они первый шаг. Но пока буду держаться на некотором отдалении. Ведь путешествие еще только началось.

Затем я попадаю в вагон-ресторан. Он на одну треть длиннее других вагонов. Это настоящий зал с одним общим столом. В конце вагона по одну сторону находится буфет, а по другую — кухня, где хлопочут повар и метрдотель — оба русские. Dining-car[31] я нахожу вполне комфортабельным.

Затем я вступаю во вторую половину поезда, где сосредоточены пассажиры второго класса — преимущественно киргизы. У них выступающие скулы, козлиная бородка, приплюснутый нос и очень смуглая кожа. Они мусульманского вероисповедания и относятся либо к Большой орде, кочующей в пограничных областях Сибири и Китая, либо к Малой орде, занимающей территорию между Уральскими горами и Аральским морем.

Тут же расположились и двое ногайцев, которые едут в восточный Туркестан. Это представители татарской нации. Из их среды вышло немало мусульманских ученых, прославивших богатые местности Бухары и Самарканда. Однако чистой наукой или преподаванием в Средней Азии трудно обеспечить средства даже для самой скромной жизни, а поэтому ногайцы охотно предлагают свои услуги в качестве переводчиков. Но, по мере распространения русского языка, это ремесло становится все менее доходным.

Теперь я знаю, где разместились все мои номера, и, если понадобится, смогу легко их найти. Я уже не сомневаюсь, что и Фульк Эфринель, и мисс Горация Блуэтт, и немецкий барон, и оба китайца, и майор Нольтиц, и супруги Катерна, и даже высокомерный джентльмен, чей тощий силуэт я заметил в углу второго вагона — все они едут до Пекина. Что же касается пассажиров, едущих не дальше границы, то они не представляют для меня никакого интереса. Однако среди попутчиков я все еще не вижу героя моей будущей хроники, но не теряю надежды, что он еще объявится.

Я решил неукоснительно отмечать все подробности путешествия из часа в час — что я говорю? — из минуты в минуту. И вот пока ночь не наступила, выхожу на площадку вагона, чтобы бросить последний взгляд на окружающую местность. Постою часок, покурю сигару, а там уже и недолго до Кизыл-Арвата, где будет продолжительная остановка.