— Кабы тигр, так следы остались бы, — резонно возразил Пономарев. — Ну хоть крови пятнышко, да нашлось бы. А так — ничего…

— Значит, плохо смотрели, — уверенно сказал Вовчик. — Знаю я этих районных следопытов, да еще в такой глухомани. А может, и тигра никакого не было. Проворовался начальничек да и дал тягу, не дожидаясь ревизии. Ну, а дальше-то что?

— А чего дальше? Дальше, как говорится, пошло и поехало… То бабы за грибами, за ягодами подадутся — пойдут втроем, а вернутся двое, то мужик с охоты не придёт, то дитё по дороге из школы средь бела дня сгинет, да так ловко, что никто ничего не видал и не слыхал… А кто на Каменный ручей зверя промышлять ходил, тех, сказывают, видели. Да только лучше бы их никому не видеть… Словом, так поселок мало-помалу и вымер — кто на Большую землю утек, кто без вести сгинул… Кто как, в общем.

— Постой-ка, — возмутился Вовчик, который, как и Глеб, сразу уловил, что в рассказе проводника чего-то недостает. — Ты чего это, сказитель? Пролог рассказал, эпилог рассказал, а остальное где?

— Какой такой эпилог? — в свою очередь, возмутился Пономарев. — Ты чего ко мне вяжешься? Говорю же: не любо — не слушай, а врать не мешай!

— Вот чудак человек! Да ври себе, сколько влезет, только тогда уж давай по порядку. Что случилось-то? Каменный ручей-то здесь при чем?

— Так я же и говорю! — сердито воскликнул Пономарев. — Чего привязался, леший? Сам с толку сбивает, а потом сам же и недоволен… Говорю же, проклятое это место! Мы-то, которые тутошние, над стариковскими байками, известно, смеялись, а только на Каменный ручей все одно ходили с опаской: ну, мало ли… Старикам-то их байки тоже, поди, не ветром надуло. Да и кто его ест, тигра-то, если разобраться? Кошка ведь, хоть и большая. Китайцы — те да, те все подряд за обе щеки трескают, им чем противнее, тем лучше. А нам тигриное мясо ни к чему, в тайге дичи и без тигра навалом. Словом, байки байками, а на себе пробовать никому не хотелось. Да ведь и не каждый тигр в тайге — людоед… Я-то этих людоедов сроду в глаза не видал, а что мужики по пьяному делу врали, так кто ж пьяные враки слушает-то? Человек после месяца в тайге такого наплетет, что десять профессоров не разберут, где правда, где выдумка, а что ему ночью со страху померещилось. Ну, и вот, значит, годочков уж с десять тому приехали в наши края какие-то… Да вот, вроде вас. Разодеты в пух и прах, карабины у всех фартовые, ножи штучные — хоть гвозди руби, ничего им не сделается… Ну, директор леспромхоза тогда еще жив был, да и участковый наш тоже, земля ему пухом… Словом, о чем они промеж собой толковали, нам никто не докладывал. Надо думать, ручку начальству заезжие артельщики густо позолотили, чтоб оно, начальство, в их дела свой нос не совало. Да могли бы и не золотить, потому как где Каменный ручей, а где поселок? Участковый тоже… Один он у нас был, а участок с добрую эту, как ее… Бельгию, что ли. Но они, артельщики эти, решили, видать, чтоб все было по закону — кому на лапу, кому по шеям… Ну, одним словом, ушли они к Каменному ручью. Мишку Сидоркина в проводники взяли и ушли. Чего они там, на ручье, делать собирались, никто не знает, однако снаряжения, снасти всякой при них много было — знать, зимовать порешили. Ну, и зазимовали… Так зазимовали, что никто их с тех пор в глаза не видал. А как снег сошел, так и началось… Первым Савка пропал, травник, потом директор, и пошло и поехало… Мы потом уж с мужиками промеж себя решили: видать, бес их попутал, подвел кому-то под выстрел тигра-людоеда. Попробовали ребятки тигриного мяса — им-то, городским, небось, интересно, какое оно на вкус, да и голодно в тайге зимой-то… Попробовали, стало быть, людоедского мяса, ну а там, дальше, известное дело — кто сильнее да хитрее, тот и молодец, а кто зазевался — того в холодец… Вот с тех пор и пошло. Я ведь почему ночей не сплю, Богу молюсь, милости у него прошу? Ходил ведь я на Каменный ручей с товарищами вашими. Они остались и, видать, сгинули все до единого, а я-то вернулся… След я, ребятки, проложил от самого Каменного ручья прямо к своему порогу, а у людоеда нюх… Э, да чего там! До сих пор не пойму, как я нынешнюю зиму пережил, как со страху копыта не отбросил, как он, чертяка, меня не изловил… Затеплишь вечером керосинку, сядешь с четвертинкой к столу — бутылка, значит, на столе, а ружье на коленях. Для себя ружье, не для него — чтобы, значит, ежели он в дом ломиться начнет, сразу себя порешить, не мучиться. А за окошком вьюга воет, и все чудится, что вокруг дома ходит кто-то… А утром до ветру выйдешь — опять же с ружьем, — а во дворе все сугробы истоптаны. Снегом следы замело, и не поймешь, кто ходил, зверь или человек. Видно только, что ходил, принюхивался… Вовчик отставил пустую кружку и сел, зябко передернув плечами.

— Ну, Ваня, сказки у тебя… — сказал он и помотал головой, словно для того, чтобы прогнать навеянную сбивчивым рассказом проводника мистическую жуть.

— Ага, — сварливо откликнулся Пономарев, — сказки… Ты поселок наш сам видал. Никого ведь не осталось, разбежались все, как тараканы. А ты — сказки…

— А ты почему не побежал? — подавляя зевок, спросил Вовчик.

— А куда мне бежать? — ответил проводник и тоже зевнул, широко разинув черную, усаженную гнилыми пеньками зубов пасть.

Глеб протер слипающиеся глаза и обвел взглядом присутствующих. Тянитолкай уже мирно посапывал, завалившись на бок и все еще держа в руках нож и наполовину обструганный сучок. На толстом конце сучка он вырезал змеиную голову — не вырезал, собственно, а лишь чуть-чуть подправил то, что создала сама природа. Сделано это было мастерски — так, во всяком случае, показалось Глебу.

Гриша сонно моргал на затухающее пламя. Лицо у него было спокойное, равнодушное и расслабленное, но Сиверов заметил, что рука бывшего десантника лежит на ложе карабина — похоже, Пономарев сумел-таки произвести на слушателей впечатление своей не слишком складной байкой.

Сидевшая между Тянитолкаем и Гришей Горобец выглядела осунувшейся и постаревшей. Ее большой рот был скорбно сжат, уголки его опустились книзу, и возле них залегли горькие складочки. Оранжевые отблески огня плясали в ее широко открытых, неподвижных, как у покойника, глазах. Потом она шевельнулась, поднесла к губам сигарету, глубоко затянулась и с силой выдула дым прямо в костер. Глеб подумал, что впервые видит ее курящей, и удивился: с чего бы это? Неужели болтовня Пономарева ее напугала? Да ведь это же чепуха, подумал Глеб, борясь с наваливающейся дремотой. Смесь народных поверий, темных таежных легенд, глупых слухов и обыкновенного пьяного бреда. Сейчас Пономарев трезв, но мозги у него проспиртованы насквозь, и он вряд ли способен отличить явь от кошмаров, всплывающих из его сумеречного подсознания. Одиночество и водка — верный путь к сумасшествию, и Пономарев его прошел до конца — сначала сам прошел, а теперь, как и положено проводнику, ведет за собой других…