Мадам Лебедева ответила, что силой он может только поцеловать ее в одно место, два с половиной года она платила румынам за квартиру, теперь Советам, и Котляр зайдет сюда через ее труп, а она еще переживет десять таких, как он, и похоронит через дорогу от Второго христианского кладбища, где лежат раввины.

— Сука румынская! — крикнул Котляр, ударил кулаком в дверь и предупредил, что прямо отсюда идет в милицию, пусть приготовится.

Насчет милиции Иосиф просто напугал: сначала, конечно, надо было обсудить и посоветоваться с товарищем Дегтярем.

Иона Овсеич внимательно выслушал и сказал, что в данном случае мы имеем вариант, каких на сегодня в Одессе по дюжине в каждом дворе: с одной стороны, прав на все сто процентов он, Иосиф Котляр, с другой стороны, мадам Лебедева тоже должна иметь свой потолок и крышу. Что значит с другой стороны, сразу закипел Иосиф, если горсовет дал ему ордер и не забирал, а Лебедева захватила самовольно.

— Подожди, — остановил Иона Овсеич. — Согласно предварительным данным, в городе разрушено свыше двух тысяч домов, посчитай, сколько это может быть квартир.

Иосиф ответил, он не знает, сколько это может быть квартир, но зато хорошо знает, что из Одессы вывезли и расстреляли больше двухсот тысяч человек, а каждый имел крышу и потолок над головой: пусть Дегтярь сам посчитает, сколько это может быть квартир, если в Одессе накануне войны проживало шестьсот тысяч населения.

Иона Овсеич тяжело вздохнул, потер ногтем подбородок и дал Котляру совет поступить следующим образом: пока поселиться в дворницкой, поскольку она освободилась, и одновременно возбудить ходатайство перед райисполкомом о предоставлении жилплощади, а он, Дегтярь, окажет полную поддержку.

Клава Ивановна, когда приехала и узнала, прямо сказала, что это стыд и срам: инвалид с гражданской войны, красный партизан, эвакуированный, жена и двое сыновей на фронте, получает приют в дворницкой, а какая-то мадам Лебедева со своей Нинкой, обе хорошие румынские подстилки, живут в его квартире, как будто советская власть завязала себе глаза и закрыла ватой уши.

— Малая, — Иона Овсеич сильно ударил пальцем по столу, — прекрати свои разговоры и придержи свой язык! Советская власть не давала тебе мандат говорить от ее имени, а самоуправства никто не позволит.

Клава Ивановна ответила, что она не призывает к самоуправству, наоборот, но должна быть справедливость, чтобы каждый ясно понимал и видел своими глазами.

— Если человек имел возможность выехать и остался в оккупации — это его вина, — сказал Иона Овсеич, — если не имел возможности выехать и остался в оккупации — это его беда. Здесь надо строго дифференцировать, а не поднимать бучу. Лично я могу быть с руками и ногами за Котляра, но это не играет роли, главное — закон.

Мадам Лебедева, когда ее вызвали в Сталинский райисполком и предложили освободить квартиру, ударила себя кулаками по голове и закричала, что осталась без мужа с первых дней войны, два с половиной года мучались при румынах, а теперь вернулись Советы — и выбрасывают на улицу. Удочки Нины, пока шел разговор, случился нервный припадок: на губах выступила пена, руки скрутило, как веревки, и мать закричала, что девочка умирает.

Иосиф каждый день ходил в Сталинский райисполком, там были целиком на его стороне и говорили: пусть поживет в дворницкой, сегодня никто не выгоняет, а завтра как-нибудь перемелется.

От Ани пришло письмо из полевого госпиталя: она счастлива, что Иосиф опять в Одессе, уже недалек день, когда все вместе соберутся дома за одним столом. От Саши и Пети она давно не имеет писем и очень волнуется: пусть Иосиф перешлет ей письма, которые получил от них. Иосиф ответил, что тоже давно не получал, но это понятно: они еще пишут по старому адресу, на Урал, а он уже в Одессе. Город немножко изменился, хотя можно было ожидать гораздо больше, на Привозе есть в продаже овощи, виноград, Клава Ивановна только что вернулась из колхоза и дала ему в подарок полпуда картошки, кило семечек, бутылочку масла, а он подарил ей за это хороший чайник с кипятильником, который сделал еще на Урале: за пять минут два литра кипятка. Себе он тоже оставил один такой.

Мадам Лебедева окончательно успокоилась, потому что шел день за днем, а все оставалось по-старому. Котляр иногда не выдерживал, стучал своей деревянной ногой в дверь и кричал, нехай Лебедева со своей Нинкой, румынской биксой, считают жизнь не на дни, а на минуты, такое он им готовит. Мадам Лебедева в ответ смеялась за дверью и посылала Иосифа обратно на Пятый Украинский фронт, где он потерял свою ногу и кусочек с другого места.

Клава Ивановна два раза предупреждала Лебедеву, что за свои слова она будет отвечать перед судом, но результата не было видно, и потребовалось вмешательство самого Дегтяря.

— Лебедева, — сказал Иона Овсеич, — мы не одобряем поведение Иосифа Котляра, но никто не позволит глумиться над боевым прошлым красного партизана и оскорблять по линии антисемитизма, Владимир Ильич Ленин еще в первые дни Советской власти предупреждал: погромщиков ставить вне закона.

Мадам Лебедева ответила, что Котляр просто клепает на нее, она даже в мыслях не имела эти слова, а вообще, кто они такие, Дегтярь с его Малой, чтобы каждый раз допрашивать и морочить людям головы.

— Кто такой Дегтярь? — остолбенела Клава Ивановна.

Лебедева нахально смотрела в глаза, Иона Овсеич заложил палец под пуговицу гимнастерки, улыбнулся одними губами и сказал, что вопрос вполне уместный и, стало быть, надо ответить. А вот, как ответить — это уже другая плоскость.

Через неделю мадам Лебедеву опять вызвали в райисполком и сообщили, что, по имеющимся данным, она не проживала на Бугаевке, а насчет мужа, который погиб в первые дни войны, пусть принесет извещение или справку из военкомата. Мадам Лебедева, как в прошлый раз, ударила себя кулаками по голове, никто не останавливал ее, только попросили оставить помещение и выйти на улицу.

Утром, перед работой, Иосиф вежливо постучал и поинтересовался, как чувствуют себя мадам Лебедева и Ниночка: может, в аптеку надо или доктора, у него как раз есть свободная минута. Никто не ответил, возле двери мяукнула кошка, Иосиф громко позвонил и обещал кусок рыбы, потому что у своей хозяйки она околеет с голоду. Кошка стала царапаться в дверь, Иосиф потянул к себе за ручку, дверь открылась. От полной неожиданности Иосиф немножко растерялся и, вместо того, чтобы сразу зайти, притворил дверь и пошел звать мадам Малую.

В прихожей никого не было, в комнате Клава Ивановна еще с порога увидела, как мадам Лебедева лежит рядом с дочкой на кровати, головой к окну, и у обеих такое выражение на лице, что можно подумать самое плохое. Иосиф сразу сказал, они покончили с собой, Клава Ивановна взяла руку Лебедевой, хотела найти пульс, но не могла, потом взяла руку Нины, результат оказался тот же. Иосиф стоял бледный как полотно, Клава Ивановна велела ему принести зеркальце: она хочет проверить у обеих на дыхание. Иосиф махнул рукой, пошел в прихожую, где до войны стоял комод, теперь там занимал угол богатый дубовый шкаф с гранеными стеклами, с медными переборками и зеркалом в полный человеческий рост, он растерянно потоптался на одном месте, как будто попал в чужой дом, наконец, решился открыть дверцу, но тут позвала Клава Ивановна:

— Котляр, не надо зеркала: я нашла у Лебедевой пульс, иди позвони в скорую помощь.

За то время, что Иосиф ходил туда и обратно, Клава Ивановна нашла пульс у Нины тоже и, когда приехала карета с доктором, сразу показала, где надо щупать. Доктор сказал, он щупает уже сорок лет, расстегнул кофточку у мадам Лебедевой, у Нины, сделал Клаве Ивановне знак, чтобы она помолчала, послушал через трубку и велел санитарам спуститься за носилками.

Иосиф стоял по-прежнему бледный, доктор спросил: «Ваши родственники?» — и успокоил, что никакой опасности нет, наглотались люминала, в больнице сделают пару хороших промываний, через день-два вернутся обратно домой, в лоно семьи.