Летко задумался. Потом сказал:

— Князь Святослав велел передать тебе, Алмаз-хан, што дарует тебя Немиров-градом, землицей при нем и тремя тысячами коней. О прочем после скажу, как к тебе приеду.

Витязь развязал путы, освободил хана.

— Как ты оправдаешься перед князем Харуком? Он, небось, в полон кого ни то взял из воев твоих.

— Воины не мои. Это карапшики хана Бичи. Они не знают, кто я. Только Бичи-хан знает, а его здесь нет!

— Ловко! — рассмеялся русс. — Как же мне быть с тобой, князь? Конь-то твой ускакал. А вой мои вот-вот тут будут.

— Дай своего скакуна! Потом его верну и другого в придачу дам.

— Жаль Серого, — нахмурился Летко. Потом махнул рукой. — Да делать нечего. Бери!..

Когда Харук-хану доложили, что табуны отбиты, он задумался. Долго молчал, размышляя:

«Несерьезный человек посол урусов. Горячий. Сорви-голова. Не такому следует нести железо слов кагана Святосляба. Тяжесть послания мира или войны способен поднять только умудренный прожитыми годами коназ. А этот урус-богатур везет в Итиль-кел шелуху, легкую, как весенний ветер. Доглядчик он, не более того...»

В юрте эльтебера шелестел огонь — загадочный дух древнего бога хазар Тенгри-хана[22]. Хищное пламя приковывало взор, будоражило мысли.

— Но не мне помогать сопливому мальчишке, возомнившему себя настоящим каганом-беки Великой Хазарии, — подумал вслух Харук. — Асмид-хан? Да-да! Хитрец и трус! Заяц в логове льва! Тьфу!

Харук звякнул серебряным колокольчиком. Приказал вошедшему слуге:

— Позови Умаша!

Тот явился тотчас, словно за дверью стоял.

— Приготовь все для дороги. Завтра с сотней богатуров поедешь в Итиль-кел. По пути будешь охранять урусского посла, внимательно слушать, о чем будут говорить урус-богатуры и сам Ашин Летко. Нужные мне слова пересылай с гонцами немедля.

— Слушаю и повинуюсь, мой эльтебер!

— В Итиль-келе найдешь купца Исаака...

— Иудея?!

— Да. Передашь ему этот кошель. — Хан бросил кожаный мешочек Умашу. — Здесь пятьсот динаров. Отдашь ему также этот свиток. Он знает, что с ним делать. В Итиль-келе тоже все слушай и самые спешные вести шли с гонцами. Про меня — никому ни слова, если бы тебя даже жгли огнем. Особенно остерегайся ал-арсиев Асмид-хана.

— Слушаю и повинуюсь, о эльтебер!

— Я первым должен узнать, о чем будет говорить урусский посол с каганами Хазарии.

— Ты узнаешь об этом, повелитель!

— Иди! И пусть охранит тебя аллах!

Святослав с сожалением смотрел на дюжего молодца: жаль было калечить этакого. Но... вина того казалась слишком явной. Не похоже было, что свидетели — Ядреевы люди. Однако было у великого князя Киевского одно право, которое оспорить никто не мог, и Святослав решил им воспользоваться.

— Кто таков?! — резко спросил он. — Обскажите вину его!

Главный мечник[23], пузатый, с багровым лицом и рачьими глазами боярин, одетый в кольчугу и корзно[24], низко поклонился и прорычал:

— Вот тиун воеводы Ядрея, Бакун Рыжий, вину смерда обскажет.

Бакун, кривобокий сухой сморщенный старик с хитрыми глазами, заговорил вдруг по-молодому звонкой скороговоркой:

— Што тут мыслить-та, пресветлый князь? И так все ведомо. Ежели бы сей Бортя холопом был, дак... ек...

Мечник вылупил свои рачьи глаза от такого неслыханного нахальства.

— Ты што-о?! — рявкнул он. — С ума свихнулся?! Как великому князю ответ держишь?! Учить его вознамерился?! — и ткнул кулачищем в бок старосты Ядрееву так, что тот на мгновение оправился от кривобокости.

Бакун поперхнулся и испуганно вскинул глаза на князя.

— Сказывай суть! — рыкнул мечник. — Не мели воду в ступе. В чем вина смерда Борти-охотника? Ну-у! — и угрожающе уставился на сборщика податей.

Святослав не без веселья наблюдал за происходящим с высокого помоста, на котором сидел, удобно устроившись на деревянном резном стольце[25].

— Да ить, пресветлый князь, — продолжил заикаясь тиун. — Корову тать нечесаный со двора свел. — Бакун не мог, однако, говорить степенно и опять ссыпался на скороговорку: — В лес худобу свел. Зарезал. Шкуру в землю зарыл. Мясо в яруге[26] схоронил... — Потом вдруг поперхнулся, с опаской глянул на мечника. Тот стоял истуканом, выпятив круглый живот. И Бакун снова просыпался:

— Пошел яз в чащобу, штоб корову сыскать. Споткнулся, упал. Глянул, обо што споткнулся, а там хвост торчит. Потянул — скору вытянул. Была буренка — нет буренки...

— Откуда узнал, што твоя буренка? — громыхнул мечник. Видимо, по-другому говорить он не мог: разучился при своей должности. Так и рыкал на всех. Даже великому князю рычал, хотя изо всех сил старался быть почтительным.

— Да ить, — удивленно воззрился на него Бакун, — ты што, не ведаешь: на всякой животине нашенской тавро Ядреево выжжено.

— Мне все ведомо! — Повел на него рачьими глазами мечник. — Ты, короста лешачья, сказывай только то, про што тебя пытают. И не стрекочи тут! — И опять ткнул кулаком, теперь уже в другой бок, ибо тиун повернулся к толпе, как бы взывая к ней. Теперь Бакун еще больше скособочился. Но от этого тычка его словно прорвало. Слова из него брызнули, как горох из прохудившегося мешка.

— Это надо жа! Болярское добро зорить... Коров резать, аки бирюк. Князь, вели сыскать с него пять гривен[27] серебра. Аль в холопи поверстать за разбой. Воевода Ядрей челом бьет и...

Мечник вдруг схватил тиуна за голову и своей широченной ладонью захлопнул изрыгающий слова рот.

— Князю судить о вине кого ни то. Цыть! — Выпуклые глаза мечника сердито метались с тиуна на князя и обратно.

Святослав расхохотался. Толпа весело зашумела. Усмехнулся даже обвиняемый. Но мечник оставался все так же свиреп и серьезен: видимо, он разучился смеяться.

— Ну ты, лапоть, — зыкнул он на смерда. — Держи ответ перед великим князем. Сказывай все как есть. Да правду режь!

— А ча речить-та, — лениво ответил Бортя. — Измышление все энта. Не брал яз худобы ихней.

Ладонь мечника на мгновение ослабла, и Бакун Рыжий тут же этим воспользовался:

— Брешет! Брешет, аки пес! Он, он! Яз сам...

Но тут мечник опять применил силу.

— Тебя не спрашивают. Ты сказывай, — уставился он на смерда.

— А что? Поклеп. Иду яз, значитца, по бору, — усмехнулся Бортя, — на него наткнулся. — Он показал на тиуна. — Зрю, а Рыжий из земли хвост дерет. Яз ему: «Велес в подмогу!», а он меня за ворот. А яз ему — в ухо, штоб честных людей не трогал, кровопивец. Яз ему не холоп, а свободный смерд!

Святослав опять засмеялся. Тиун же делал тщетные потуги освободить свой рот, чтобы вылить в толпу и на князя поток «правды» и обличить смерда в «кривде». Но мечник был начеку.

— Готов ли ты, смерд Бортя, огнем правду добыть? — спросил Святослав.

Бортя с опаской глянул на костер, в котором калился кусок металла, и ответил:

— Сварог[28] правду видит. Делать нечего. Прикажи, князь, возьму железо.

Святослав внимательно посмотрел на дюжего лесного охотника и сказал вдруг:

— Пойдешь в мою дружину — огня не увидишь! Ослобоню от суда. Ну как?

Тиун наконец неимоверным усилием оторвал ладонь мечника от своего лица:

— Князь, не бери его, лешего, в дружину! А кто тогда гривны за корову воеводе Ядрею вернет? Не правда то, штобы в убыток вводить вое...

Но тут красноречие его было прервано самым неожиданным способом, который был в запасе у судебного исполнителя на всякий случай. И случай этот наступил. К Бакуну Рыжему сзади подошел один из помощников мечника и с размаха ударил тиуна по затылку дубиной, обмотанной тряпками. Удар получился мягким, но ошеломляющим. Бакун прикусил язык, пошатнулся. Смотрел он теперь на белый свет осоловелыми глазами и только икал...