- Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, ворчал он. - Или ждет, чтобы я его у барыг купил.

Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома. Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть. Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые, мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под машину.

- Все! - крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.

- Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..

- И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло. Видите, ребенок совсем спит?..

Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:

- А порошочка нету?

- Нету, нету, - бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. Этим не балуюсь. Других спроси!

- Зубного порошочка, пап?

- Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!

Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.

4.

Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич, протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.

Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.

- У тебе здеся чисто, блевоты нема! - сказала мойщица, но рубль взяла.

Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на сиденье, бурча себе под нос:

- Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...

- А бабушке? - спросила Маша.

Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро. Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а секретарь партбюро - секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас не касается. Там свое не прозевают.

- Погоди-ка! - он пересчитал кассу. - Не сходится же...

Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.

- Маш! - крикнул он. - Денег-то в выручке не хватает. Старика бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули. Четвертачок дай-ка обратно!

Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.

- Так... А червончик на, Маш, спрячь...

Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.

- Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?

- Чего?!

- Тот дяденька, который со скрипом...

Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на сиденье, на его месте, рядом с Машей.

- Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак она мне червонец показывает. Ха!

- День плохой, правда.

- Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье нагребу.

- До свидания! - вежливо сказала Маша, вылезая на холод.

- Ха! Прощай, цыпленочек!

Взяв дочь на руки, он понес ее, как маленькую. Хорошо, что дождь перестал. Она обняла отца и уткнулась ему в шею носом. Шея пахла шашлыком, бензином и еще чем-то сладким. Автобуса они ждали долго. К себе в Бескудниково, которое отец называл Паскудниковом, дотащились не меньше чем за час. А вышли из автобуса - у Маши застыли ноги и спать расхотелось.

- Пробегись немного, согрейся, - во дворе отец спустил ее на землю и побренчал в кармане мелочью. - Я за углом сигарет куплю, если открыто.

Во дворе еще повизгивали железные качели. Две девочки в темноте раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.

- Я на такси целый день каталась. Думаете, нет? - она порылась в кармане.

- У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...

Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице, открыл своим ключом дверь и громко сказал:

- Вот мы и дома!

- Это еще что? - жена обнаружила в его руках клетку.

- Попугайчик волнистый.

- Волнистый? А говоришь, я барахольщица.

- Это не барахло. Машка просила...

- Ты и рад стараться! Да где она-то?

- Разве ее нету?

Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.

- Где шляешься?

Радостная, она поднималась ему навстречу, облизывая языком бумажку от мороженого.

- Наследили-то в квартире! - всплеснула руками мать и побежала в уборную за тряпкой.

Отец швырнул фуражку в угол, под зеркало, и пятерней пригладил слежавшиеся волосы.

- Матери деньги - забыла?

Маша тут же вытащила мелочь.

- И больше ничего? Ну, куда дела?..

- Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.

- А сдачи?

- Сдачи дядя взял.

- Какой еще дядя?

- Большой такой, небритый.

- Та-аак! Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.

- Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.

- Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!

Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.

- О чем шепчетесь?

- Да вот, деньжат тебе привезли, чтобы утром перебиться. Завтра в парке аванс...

- Наконец-то сообразил, - удовлетворенно сказала мать. - Можешь ведь заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?

Пошарив в кармане и подмигнув Машке, отец, как фокусник, вынул пару мятых червонцев. Потом, подумав, добавил к ним из другого кармана пятерку. Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.

- И за это ты пахал целый день? - она хотела прибавить еще что-то, обидное, но сдержалась. - Что это у тебя под глазом?

- Подрался.

- Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.

Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского лба капли дождя.

- Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.

В дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва Берлин". Евдокия привозила острый дефицит, а мать ей помогала сбывать: ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.

- Урожай собрала? - спросила Евдокия. - Давай!

- Сегодня ж воскресенье! - удивился отец.

- Конец месяца, - пояснила она. - Комки для плана открыты.

Мать принесла сумочку и вслух отсчитала двести двадцать пять рублей. Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.

- Зайди потом, - довольная Евдокия упрятала деньги в лифчик. - У меня кой-что еще есть в наличии. Только не сегодня: хахаль у меня нежданно сыскался. Сегодня причалит.

Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.

- Сколько ты у нее заначила? - спросил отец, когда дверь за Евдокией закрылась.

- Она ж квитанции проверить может. Но я одно ее платье узбекам на рынке спустила. Шестьдесят себе.

- Вот! И все жалуешься...

- А что ж - на тебя рассчитывать?

- У Евдокии хахаль новый, - сказала Маша. - Участковый, младший лейтенант. У него жена была да сплыла.

- Все-то знаешь! - проворчала мать.

- Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были? В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?

- Дома, дома. Где ж ему еще быть...

- Он попугая видел?

Клетку Санька вынес на кухню и поставил на стол. Попугай спал, поджав под себя одну ногу и зажмурившись. Санька опустился на колени перед табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.