И снова что-то зашумело, зашуршало, задвигалось и застучало за дверью. Володя выскочил в прихожую и увидел Ольгу Олеговну. Она увязывала длинной верёвкой какие-то узлы и корзину. Увидев Володю, воскликнула:

- Ах, это ты?!

Володя молчал. Подумал: "Куда это она среди ночи?"

Он был отходчив, и злость на эту женщину уже не душила его. Просто у него было неприятное чувство, какое бывает, когда вдруг под ногами окажется жаба или прошмыгнёт гадюка. Володя хотел подойти к выходной двери, но Ольга Олеговна взяла его за рукав:

- Погоди, Володечка. Ну что ты так на меня окрысился?

- Оставьте! - Володя хотел высвободить свой рукав, но соседка держала его крепко.

- Ты погоди, погоди. Ведь всё равно на улице комендантский час. Вот и мне ещё ждать и ждать. Я что, разбудила тебя? Нечаянно так получилось, а хотела увязать всё это как можно тише...

Володя всё-таки высвободил свой рукав, но Ольга Олеговна и тут не пустила его, став у самой двери:

- Куда же ты, Володечка, тебя же патруль сцапает?..

- А вы куда?

- Я?! Нет, нет, я не уезжаю. И комната остаётся за мной. Я заявила домоуправу. Я просто на дачу. Там спокойнее. Наломаю веток, затоплю "буржуйку"...

Дальше Володя не слышал - он был уже на улице. "Дача, - думал он, там спокойнее..." Она как-то говорила, что дача по Белорусской дороге. Какое же там спокойствие? Фронт совсем рядом. Передовая. А за ней немцы. Он как бы разговаривал сам с собой. Спрашивал и сам отвечал: "Зачем же она туда, к немцам?.. А вот и затем, что к немцам. К ним-то ей и надо... Ну и чёрт с ней... Не до неё теперь. Как там с Мишей?"

НА МЕСТО ДРУГА

Сейчас Володе было не до Ольги Олеговны. Он думал о том, как бы не встретить ночной патруль.

Под ногами поскрипывал белый наст, а вокруг была глушь и тишина, пустая снежно-лунная улица.

"Только бы не встретить ночной патруль", - думал Володя.

У него не было ночного пропуска, и он знал, что патруль неумолим: заберут до выяснения личности, а ему надо было сейчас, сегодня, немедля попасть на завод.

Ветер бросал ему в лицо твёрдый, колючий снег, холод бежал по ногам, по спине, залезал под ворот, кусал за уши, заставлял слезиться глаза. Но Володя как бы не ощущал этого. Он бежал. И такое безмолвие стояло вокруг, что мальчик слышал, как колотится сердце от страшной мысли о Мише и оттого ещё, что его может задержать патруль и он не только в эту ночь не попадёт на завод, но опоздает и к утренней смене, а то, может быть, его просто прогонят, скажут: "Куда пришёл? Это не твой цех. Иди-ка, откуда явился".

"Кто скажет? Лисунов. Не скажет он такое... А кто сказал: "А ну, малышня, марш домой! Теперь засекли - приметят ещё. Вас тут не хватало..." Лисунов сказал. Ну и что? А бомбёжки нет. И станок Мишкин стоит. И сам Лисунов там. Нет, он не прогонит..."

Володе всегда казалось, что если он когда-нибудь крепко полюбит, то обязательно какого-нибудь рыцаря, героя, а ведь полюбил обыкновенного человека.

Тяжела была в ту ночь дорога на завод. Электричка уже не ходила, а если бы и ходила, соваться в неё без ночного пропуска было рискованно.

Какую-то часть пути Володю подвезли на грузовике с налепленным на ветровое стекло пропуском. Бородатый шофёр показался Володе стариком. Шофёр этот Володю спросил только:

- Ночник?

- Ага, - сказал Володя. Он понял, что шофёр спрашивает о ночной смене.

Доехали до первых сосен, а дальше Володя пошёл пешком наискосок через лес. Шёл он быстро, не чувствуя времени, и дошёл как-то совсем неожиданно, вдруг.

Вот уже перед Володей широкие заводские ворота, раскрытая дверь проходной, и сквозь вторую дверь тамбура снежный двор.

"Как блестит снег под луной! - Володя прикрыл ладонью глаза, как козырьком. - Ну, прямо слепит. От луны никакое затемнение не поможет..."

Он шёл быстро, может быть, для того, чтобы согреться, а может быть, так, как обычно идут люди, когда они неудержимо стремятся к цели.

Его остановил окрик:

- Куда?

- В цех, дяденька.

- "Дяденька"?! Ты что, правилов не знаешь? Пропуск!

Володя отстегнул клапанчики телогрейки и достал из-за пазухи пропуск. При этом он подумал: "Сойдёт. Все мы тут одинаковые - в телогрейках и ушанках. И пропуска замасленные один к одному. А цифру эту "3" или там "1" не разобрать. Пройду".

Пока охранник в длиннополом тулупе разглядывал пропуск, Володе виделся цех, Мишкин станок - холодный и безжизненный. Вот он включает рубильник, станок оживает, резцы приближаются к бешено вертящемуся металлу - секунда, нет, доля секунды, и запел станок, пошла, завилась стружка, и всё отчётливее и отчётливее возникала форма снарядного стакана...

Эти мечты прервал охрипший голос охранника:

- Это куда ж ты собрался?

- В токарный.

- А пропуск суёшь в слесарный.

- Ага.

- "Ага"! В токарный пропуска при себе не носят. Ты што: места своего не знаешь? Или придурка из себя строишь? А?

- Дяденька!

- Какой я тебе дяденька? Вот мы сейчас посмотрим, что ты за птица.

Он вынул маленький свисток и только поднёс его ко рту, как забили зенитки.

Охранник прошмыгнул в дверь проходной и захлопнул её перед Володей.

И снова повторилось то, что уже не раз видел и слышал Володя: пунктиры трассирующих пуль, разрывы снарядов в небе, точно цветная капуста, слепящие кинжалы прожекторов, и в них серебристые комары-самолёты.

"Хоть бы один задымил, хоть бы один! - думал Володя. - Они же теперь будут бомбить прицельно. А там, в цехах, Лисунов и ещё сотни, а может быть, тысячи..."

В эти мгновения он совсем не думал о том, что там, то есть здесь, и он, Володя. Ведь если будут бомбить завод, то пять метров проходной не защитят его от бомбы.

Слушая всё более частое буханье зениток, он повторял про себя одно, как заклинание: "Ну попадите! Миленькие вы мои, попадите, сбейте! Пусть загорится, пусть упадёт!"

В это мгновение Володю сильно ударило в грудь и ослепило. Он инстинктивно зажмурил глаза, а открыл их, сидя в снегу. Теперь всё вокруг было красным: снег, завод, небо - всё. И в этом красном небе в скрещении двух прожекторных сабель задымило - сначала чуть-чуть, но тут же дым этот пошёл к земле чёрной точкой с большим курчавым траурным шлейфом.