– Отсюда не видать. За пожнями, за курьями, на болотной стороне, около устья реки Кубены. Однако не столь далече. Левее Лысой горы на три версты. А отсель верстушек всего пять-шесть наберется, в одночасье можно махнуть туда, если царскому величеству взглянуть угодно. Там у нас, старики бают, в древнее время Грозный-царь три дня и три ночи в Лахмокурье гостил. Бурю-непогодь пережидал. Сперва на том месте крест поставили, а теперь и часовню срубили.
Все пять карбасов с царской свитой от Спаса Каменного вошли в устье Кубены. Шли против течения, задевая днищами за кусты затопленного ивняка. Свернули в какой-то приток. А там вдоль берега, в один посад, у самой воды крепкие бревенчатые избы с деревянными дымоходами и поперечными тулошными окнами. И во всей этой длинной, на две версты деревне ни одного деревца. На задворках – сосняк болотный уходит куда-то вдаль, к межаковской земле, дарованной боярину юными государями Иоанном и Петром за какие-то великие службы.
Пристали к часовне, к тому месту, где в свое время от бури Грозный-царь в шатре отсиживался.
– Видать, беспокойная душа была у Грозного-царя, если и сюда его заносило. Чего-то искал Иван Васильевич, искал и не нашел, – заговорил Петр с воеводой. – Одначе и мы дремать не станем. А Кубенское озеро ради игры корабельной нам мелко да и тесно…
Петр прошагал из конца в конец по деревне, никем не признанный. Ему так и хотелось, чтобы никто из лахмокурских не ведал о нем, кто он, и чтобы люди не сбежались смотреть на него, как на невидаль. Узнали лахмокуры и уточенские мужики о царском приезде к ним после того, как царев след простыл, а, узнав, не сразу поверили.
Обратно в село Кубенское проехали, миновав Каменный остров. Светлой майской ночью тронулись в Вологду. Вестовой гонец умчался вперед и по велению Петра заказал истопить архиерейскую баню.
На рассвете Петр помылся, попарился жгучим веником, выпил жбан квасу и, не мешкая, поехал в придорожное село Грязовец, где его и свиту ожидали перекладные на Данилово.
Был теплый и ясный николин день. В попутных деревнях справляли миколу милостивого. Воевода, сопровождавший Петра, советовал ему выехать пораньше, пока люди после обедни не упились самодельным зелием и кабацким казенным вином, дабы кто не учинил дурного.
Драчливый народ вокруг Грязовца, пошаливает.
В Грязовце меняли лошадей.
Около питейной избы у земского целовальника толпился народ, но, пока не проехал царь, кабак не открывали. Народ от церкви и от закрытого кабака кинулся с двух сторон к дому старосты. Туда подъехали царь и его спутники.
Петр поздравил людей с праздником. Грязовчане в ответ гаркнули «ура».
– Давай поторапливай ездовых, – бросил Петр воеводе, – а сам возвращайся в Вологду.
Кого-то из лихих ямщиков царь спросил:
– Как по-твоему, за четыре часа до Данилова доскачем?
– Доскакать-то можно, да дорога мостовая, ухабистая, пожалуй, душу из тебя, государь, вытрясет, да и от карет и телег колеса растеряем…
– А вы что такие невеселые, молчуны? – обратился государь к толпе. – Николин день, а вы как воды в рот набрали?
– Наберешь, коль кабак на замке.
– Целовальник, почему не отпираешь?
– В честь проезда вашего царского величества.
– Какая же в том честь?
– Чтоб не перепились и потасовок не учинили.
– Давай-ка им, горожанам, бочку водки на казенный счет выкати, да поскорей. Подай им чарки, и ковши, и манерки, и всякую посудину… Пусть пьют за мое здоровье.
– Ур-ра!..
– Спасибо царскому величеству!..
– Что ж, мужички, про вас такая недобрая слава, будто вы из вологодских самые драчливые?
– Что правда, то правда, батюшка-царь, бывает, за волосье и потаскаемся, и на кулачки сойдемся, а то и колышками лупим друг дружку. Однако до ножей и топоришек не касаемся.
– Еще бы в ножи! Этого недоставало, чтобы и в топоры? Разве можно убийствовать? Убьете человека, а человек тот мог быть солдатом, слугой царю. За смерть – Казнь непременная!..
– До того не доходим. Уголовства не помним с той поры, как при вашем батюшке, Алексее Михайловиче, баба Аграпёнка своего мужа с соседкой застала и топориком его насмерть тюкнула.
– И как же она за это ответила? – спросил Петр.
– Весьма строго. Так строго, что и другим неповадно будет.
– Казнили бабу?
– Не то чтоб казнили, хуже ей было, – стал докладывать Петру староста. – Из разбойного приказу по царскому указу приехал сюды вологодский губной староста Кузька Панов и приказал ту Аграпёнку за убивство мужа в землю живьем закопать по самую голову. Зарыли ее так в канун рождества. Морозище! Она, бедная, и плачет в ревет. И стража никого к ней близко не подпускает. А она просит помиловать ее и в монастырь постричь – грех замаливать. Нас тут, ваше царское величество, сыскалось десять грамотеев, да тридцать неграмотных, да поп, и состряпали вашему батюшке слезницу о выкапывании из земли обреченной на смерть. Послали просьбу в Москву скорым ходом…
– Чем же кончилось? – перебивая старосту, спросил царь.
– А худо кончилось: ответа от вашего батюшки не пришло. Аграпёнка скончалась…
В это время из кабака, помогая целовальнику, мужики подкатили к толпе бочку водки. Петру и его спутникам подвели лошадей во всей самолучшей упряжке.
– Будьте разумны, не упивайтесь. Пейте за мое здоровье и за свое: знайте, что царю вашему и Руси много солдат понадобится. Так выпейте и за будущих служивых, за своих земляков. Ибо без войны нам не обойтись никак.
Петр пригубил чарку, подав пример своей свите и грязовчанам. Затем под крики «ура» сел в карету. Вслед за верховым стражником тройка с его величеством понеслась во весь лошадиный дух на московский тракт…
Об этом первом посещении Вологодчины Петром сохранились переходящие из поколения в поколение устные рассказы.
Сам великий государь был недоволен поездкой на Кубенское озеро, и его придворный дьяк умолчал о ней в своих записях. Но однажды Петр, как бы мимоходом, обмолвился в предисловии к «Морскому регламенту»:
«Несколько лет исполнял я свою охоту на озере Переяславском, наконец оно стало для меня тесно; ездил я на Кубенское озеро: оно было слишком мелко. Тогда я решился видеть прямо море и просить позволения у матери съездить к Архангельску; многократно возбраняла она мне столь опасный путь, но, видя великое желание мое и неотменную охоту, нехотя согласилась, взяв с меня обещание в море не ходить, а посмотреть на него только с берега…»
Да еще была обмолвка о пребывании Петра на Кубенском озере, втиснутая в «Краткое описание блаженных дел великого государя, императора Петра Великого, самодержца всероссийского, собранное через недостойный труд последнейшего раба Петра Крекшина дворянина Великого Новгорода», якобы Петр пробыл на Кубенском озере два месяца. Но такой длительный срок невероятен. Петр дорожил своим временем. Два месяца на Кубенском озере делать ему было нечего…
Через Вологду к морю Белому
Какими бы делами Петр ни увлекался, в тот год его не покидала мысль о поездке в Архангельск. Ему хотелось посмотреть на торговлю с иноземными купцами, побывать на Белом море, а там будет видно, что предпринимать в дальнейшем. На этот раз о предстоящем путешествии Петра заблаговременно были извещены в Вологде воевода и архиепископ, а главное, в ту зиму в Вологде построили для петровской свиты новые карбасы-струги, вместительные и удобные в дальнем пути.
4 июля 1693 года, после изрядного пиршества, устроенного Лефортом, Петр сухим путем выехал из Москвы в Вологду.
Поездка в Архангельск затеяна не шутейная. И хотя Лефорт писал своему брату в Женеву, что его царское величество едет в Архангельск развлекаться, однако меньше всего интересовали Петра развлечения. Развлекаться Петр любил, но дела государственные были превыше всего.
Свита составилась немалая – сто человек. И припасов дорожных требовалось изрядное количество, так что на пути к Вологде в определенных ямских местах сгонялись в избытке подводы.