- Михась, галстук!!! - отчаянно крикнул Лешка.

Михась приостановился только на мгновение и рванул Лешку за руку.

Но Лешка стоял как вкопанный.

Михась глянул ему в лицо и понял, что Лешка дальше не побежит. Наоборот, похоже, что он собирался вернуться в гости к пани Фелиции, потому что решительно поддергивал трусы.

- Вот холера белобрысая, - ругнулся Михась. - Ладно уж, я сам…

Он сунул Лешке одежду и снова ринулся во двор. Одновременно из соседнего двора через забор перескочил какой-то усатый дядька и с ходу навалился на Михася, выкручивая ему руки.

Что было делать Лешке? Оставалось одно: звать на помощь. Но кого? Милицию? На этой окраинной улице сроду не появлялись милиционеры. И прохожих не было в тихий воскресный день. Только за целый квартал впереди маячили какие-то две фигуры. Не раздумывая больше, Лешка метнулся им навстречу.

Это были два молоденьких лейтенанта-пограничника. Начищенные от макушек до пяток, они неторопливо шли по каким-то своим, наверное, неслужебным делам.

- То…ва…рищи офицеры! Пионера… бьют! - вот и все, что выдохнул им прямо в румяные лица полуобморочный Лешка.

Что ни говори, пограничники - народ особенный. Реакция у них молниеносная. Лешка еще не успел опустить руку, показывая направление, как лейтенанты в хорошем спринтерском темпе устремились к месту действия.

Когда измученный Лешка притрусил во двор пани Фелиции, все было кончено. Усатый дядька смирно сидел на корточках возле забора, а над ним стоял один из лейтенантов и рассудительно ему что-то втолковывал. Усатый охотно соглашался и потирал шею. Второй пограничник вел беседу с Фефе. Пани Фелиция приседала в частых реверансах и конвульсивно улыбалась. Михась стоял посредине двора и мрачно растягивал в руках вырученный из беды пионерский галстук. На лбу у него росла и наливалась густой синевой шишка.

- А протокол все-таки надо бы составить, - резюмировал события лейтенант, взявший шефство над усатым. - По поводу побоев, неспровоцированно нанесенных этим гражданином мальчику.

- А также по поводу похищения этой гражданкой пионерского галстука, - объявил второй лейтенант. - Кто сходит за участковым?

При слове «протокол» пани Фелиция распростерлась в паническом книксене.

- Но так не мо-ожно, пан офицер! Пан офицер преувеличивает. Зачем мне было похищать эту… онучку!

Лейтенанты хмуро переглянулись.

- Как вы сказали?

- Сама ты онучка! - бешено крикнул Михась и шагнул к Фефе.

- Ладно, хлопцы, пошли отсюда, - решительно сказал пограничник и подтолкнул ребят к калитке. - Тут дышать нечем. Проветривать надо.

На тротуаре лейтенанты вежливо подождали, пока мальчишки натянут порядком измочаленные брюки и рубашки. Лешка немного удивился, увидев, что Михась завязывает галстук. Но тот очень серьезно расправил его лепестки и так же серьезно вскинул руку в салюте:

- Спасибо, пограничники… за помощь!

Лейтенанты взяли под козырек.

- На здоровье. Хорошие вы хлопцы…

- Ну и вы… ничего. Настоящие…

Четыре хороших человека дружелюбно рассмеялись и разошлись в разные стороны.

В больничной палате, где лежит Стасик Мигурский, - свирепая чистота и невыносимая тишина. Он лежит здесь десятый день в полном одиночестве. Ему прописан абсолютный покой. Три раза в день Стася колют, четыре раза дают таблетки и микстуры, два раза растирают поясницу, колени и шею. Называется - локальный массаж. Делают его парни-практиканты из медучилища. Сначала Стась ничего не чувствовал, и ему было смешно глядеть, как они потеют. Но на четвертый день в местах, где растирают, калеными углями вспыхнула боль, и Стасик не выдержал, крикнул. Веснушчатый медик-практикант цыкнул на него:

- Жить хочешь? Бегать хочешь? Терпи!

И Стась терпел, но всякий раз с ужасом ждал массажистов. А на шестой день добавили душ. Сначала вроде приятно: сидишь на стуле, а на тебя льется. Когда вода попадает в нос и немножко захлебнешься, вспоминается река. Чуточку похоже. Но раз за разом водяные струи становились все сильней и холодней, от них долго болела кожа. Очередного приглашения в душ Стась тоже стал ждать с содроганием. Ничего себе «абсолютный покой», от которого и помереть недолго.

Только главный врач почему-то был доволен. Вчера он басом захохотал, увидев, как Стась шустро поджал коленки при первых же струях воды.

- А ну расскажи, что сейчас чувствуешь! - потребовал он.

- Щиплет. И колется.

- Выключить душ! - скомандовал врач. - Быстро считай до десяти.

- Один, два, три, четыре, п-пять… девять, десять.

- В двенадцати словах ты заикнулся один раз. Умница. И ногами начал дрыгать не вразброс, а по-человечески. Процедуры продолжать…

Кормят не то чтобы плохо, а бестолково. Кашу дают с сахаром вместо сала, а мясо и вовсе портят, потому что забывают посолить.

Сегодня - воскресенье. Слышно, как в соседние палаты приходят посетители. А у него совсем пустой день. Свидания запрещены. Не придут даже массажисты - у практикантов тоже бывают выходные дни. Тоска зеленая. Конечно, можно почитать, если аккуратно пристроить книжку на животе. Руки уже дергаются меньше, и после нескольких попыток удается перевернуть страницу. Но что за книжки ему дали! Просил про войну или про море, а сестра принесла сказки про зверей. Хотят для него спокойствия, а сами издеваются. Сказки! Он уже читал про капитана Немо и его «Наутилус», и Лешка обещал принести продолжение о каком-то таинственном острове. Лешка - восточник с Подольной - здорово рассказывал про остров. Да не все. Дошел до пиратского корабля и с Казиком подрался. Нашел момент. Сами-то небось сейчас читают. Или купаются. А его в больницу запихали. Еще вопрос, что хуже: или больному на плоту, или выздоравливающему в этой белой конуре.

А пока лучше всего смотреть в окно. Верхняя половина его полуоткрыта. Дежурная сестра каждое утро тянет за шнурок, и наверху откидывается внутрь часть рамы. Когда на улице шумит ветер, ветки густой липы залазят в окно и потом долго выпутываются из переплета рамы, обрывая листья. Бывает, что маленькие листочки падают Стасю на кровать. Он их ждет и старается не зареветь от тоски по воле.

…Сейчас на одеяло опустился не зеленый липовый листок, а белая бумажная птичка. Стась долго и недоверчиво глядел на нее, но не тронул. Потом прикинул в уме линию полета и стал медленно поворачивать голову к окну. Глаза уперлись в ветки липы. Между ними маячили физиономии Лешки и Михася.

И сразу же в палату вошла старенькая няня-санитарка. Она прошлепала разболтанными тапками к Стасю и подняла с одеяла бумажную птичку.

- Ишь ты, что смастерил. Выходит, ожили пальчики-то. Чудотворец наш доктор. А там к тебе двое бесенят приходили, дак их, само собой, не пустили. Ох, тяжелый к тебе доступ, строже, чем к святым мощам. Однако передачу приняли. Я ее тебе на плитке варю.

Чего варю? Раков они тебе принесли, полную миску. Еще ворочаются. Потерпи маленько, подам. А самих не пустили - нельзя. Хоть парнишки вроде ничего. Один из них больно уж культурненький мальчик. «Нам, говорит, сведению ему надо интересную передать, он враз от нее поправится, и вы, говорит, этому научному опыту помогать должны, а не препятствовать». Все равно не пустили. А другой - тот все молчком к тебе пробивался. Дежурная с культурненьким этим разговаривает, а тот в проход теснится. Она его хвать за локоть, а он из кармана рака выдернул да показал ей. Живого-то рака! Она, конечно, обмерла, а он - по коридору. Вот они, которые молчком-то! Ну тут уж я его переняла, усовестила по загривку.

- Так он тебе и дался! - насмешливо донеслось из-под потолка. - Грех врать, бабка!

Старушка села на койку и обморочно зашевелила вялыми губами.

- Признайся, что не била, а только обозвала!

- Каюсь, - прошептала ошеломленная нянька. - Не поднялась у меня на тебя рука, ирод ты окаянный. Ты где спрятался, сатана лукавый?! А! На дереве! Оба голубчики. Ну, сейчас я доктору скажу, он вас оттедова сымет. Ужо будет вам за мой перепуг.