- Ох, чем он поможет, твой Павло, дочка? Ой, что я, бедная, буду делать теперь?..
Подошла соседка, взяла Варку под руку, сказала:
- Варка, слышишь, Варка! Уже вечереет. Скоро нельзя будет ходить по улицам. Надо что-то делать. Вставай, пойдем и мы…
- Ой, доченька моя родненькая! На кого ты нас покинула?! Дай мне рученьку твою, - рыдала Варка, пошатываясь на усталых ногах.
Они вынесли гроб и пошли вдоль моря к вокзалу, а там вверх по улице Ленина, потом свернули к кладбищу коммунаров. Севастополь весь горел и был затянут едким дымом, расстилающимся над бухтами, над срубленными, с вывернутыми корнями деревьями. Бушевавший с утра огненный ураган уже затих и клокотал где-то в горах, где матросы уже не помнили, какой сегодня день.
Из-за поворота вылетели побитые осколками грузовики и, поравнявшись с гробом, остановились. С переднего соскочил техник-лейтенант Каблуков и, сняв обожженную мичманку, склонил голову.
- Ставьте на машину, - сказал он тоном, не терпящим возражений. - Мы едем мимо кладбища.
Он помог Платону поставить гроб в кузов первого грузовика. Потом посадил туда всю семью Горностаев и сам сел вместе с ними на разбитый ящик. Стукнул ладонью по кабине, и машины тронулись, но уже тихо и медленно, не так, как ехали только что.
- На ремонт веду машины, - сказал Каблуков. - К утру подремонтируем.
Платон молчал.
- Долго болела? - снова спросил Каблуков, показывая глазами на гробик.
- Не болела она. Снарядом, - глухо сказал Платон. - Во дворе играла…
- Дочь?
Платон молча кивнул и больше не проронил ни слова.
Перед кладбищем, которое желтело свежими холмиками и чернело только что выкопанными могилами, машины остановились. Каблуков помог снять гробик и, вынимая из кобуры пистолет, подал команду шоферам:
- Оружие взять!..
Шоферы выскочили из кабин, держа наготове винтовки.
- Зарядить!
Щелкнули затворы, и в небо поднялись холодные стволы.
- Салют! - скомандовал Каблуков.
Прогремел дружный залп, эхо покатилось тихой околицей, растаяло в поле, которое протянулось до самого Херсонесского маяка. Каблуков сказал:
- Прощайте! Тут вы уж сами, потому что я спешу на ремонт. - Он вскочил в кабину, грузовики взревели моторами и помчались к Карантинной бухте.
Варка посмотрела им вслед и еще сильнее зашлась слезами.
- Ну, хватит уж, будет, Варочка, - уговаривал ее Платон. - Видишь, чужие люди и те посочувствовали нашему горю. Матросы…
Отец взял гробик на плечи и пошел, тяжело переступая с ноги на ногу, словно клонился от налетавшего с моря ветра. Он еще издали увидел могильщиков, которые тут теперь, кажется, и жили. Те как раз рыли новую могилу, и над ямой поблескивали их лопаты, выбрасывая на поверхность желтую глину. Платон понес гробик прямо к ним.
Когда гробик опустили в яму и на него с глухим грохотом посыпались комья клейкой земли, Варку словно кто ударил в сердце. Она не плакала и не всхлипывала, казалось, у нее высохли все слезы. Только настойчиво стала рваться домой, будто ее там ожидало немедленное и неотложное дело. Дочки уговаривали не идти домой. Они понимали, что там ей будет тяжелее. Посмотрит на Юлькины игрушки, начнет перекладывать в сундуке ее платьица - и опять затужит да заплачет, еще беду какую натворит.
- Нельзя вам домой, мама, - сказала Оксана.
- Мне нельзя? - удивилась Варка, боязливо оглядевшись вокруг.
- Нет. Он снова начнет бить по городу. Это же не шутки, мама, - объяснила Оксана.
- Гитлер дал приказ взять Севастополь, - прибавила Ольга. - Они хвастаются, что будут встречать Новый год в Севастополе.
- Что? - встрепенулась Варка и вся задрожала от злобы. - Что ты сказала?..
- А так пленные рассказывают, - объяснила Ольга.
- Девка, говори, да не заговаривайся, - блеснула на нее глазами Варка, словно пригрозила. - Ты еще не знаешь наших людей. Что они скажут, когда про такое услышат?
- К людям тебе надо, Варочка, к людям, - оживился Платон, приходя в себя после глубокого забытья.
Пробираясь где переулками, а где и по руинам да пепелищам, они привели Варку в убежище, когда уж совсем стемнело. Положили ее на топчан и сами сели. Скоро тут собрались все свободные от работы женщины. И учительница прибежала, холодно взглянула на Варку, проговорила усталыми глазами: «Что я тебе говорила, бабонька? Зачем Юльку с собой брала? Я же просила тебя - не бери детей, а ты не послушала…»
Оксана отозвала в сторону врача и о чем-то долго с ней говорила. Платон подошел к старшей по убежищу, которую все женщины за глаза называли «боцманшей», коротко рассказал о случившемся. Лишь Ольга с Грицем сидели возле матери, не давая ей подниматься. Врач скоро вернулась вместе с Оксаной и сделала Варваре укол. Потом она уснула, Платон ушел на завод. За ним разошлись и дочери. Оксана - в госпиталь, пора было заступать в операционной на дежурство. Ночью как раз привозили раненых. Убежала и Ольга, пообещав наведаться через часок. Только Грицько остался возле матери, положил вихрастую головку рядом с ней на топчан и уснул.
Проснулась Варвара рано, наверное перед рассветом, и заметила возле себя укрытого чьей-то большой телогрейкой спящего Гриця. Не иначе комендантша укрыла его. Взглянула на длинные столы со швейными машинами и удивилась. Женщины почему-то не шили, а что-то писали и заворачивали какие-то пакеты, перевязывая их узенькими ленточками и тесьмой.
Варвара причесалась, подошла к ним:
- Что вы пишете?
- Письма на фронт.
- Кому?
- Кому придется. И подарки кладем. Скоро ведь Новый год, Варка.
- Дайте и я напишу…
- Пиши. Вон бумага и карандаш. Садись возле нас…
- Нет у меня только подарка, - пожаловалась Варка.
- Да мы тебе дадим. Вон выбирай в коробках. Вместе накупили на собранные и заработанные деньги. Вот душистое мыло, одеколон. Вот тут пачечная махорка, а вон там гребешки, лезвия, носовые платочки. Конверты и чистая бумага, чтоб матросы ответили нам. Пиши, Варка, и подписывайся четко. И адрес свой точно напиши. Чтобы тот, кто получит подарок, знал, кого благодарить. Мы все так пишем.
А на улице снова началось. Бомбы и снаряды рвались по всему городу, и потолок в убежище гудел, с него падали на головы женщинам огромные мутные капли. Если бомба или снаряд разрывались совсем близко, электричество тут же гасло и начинало мигать, словно под потолком горела керосиновая лампа и на нее дул с моря штормовой ветер.
- Мама, - ныл Грицько. - Я выгляну. Что там творится?
- Ох, хоть ты не мучай меня, - с сердцем бросала Варка, отрываясь от письма. - Сиди и замри мне, не то туда пойдешь, где Юлька наша. Сиди, чтоб я тебя и не слышала, забияка. Слышишь, что там делается?
- Слышу, - сопел Грицько, - да я хотел посмотреть…
- Вот я тебе посмотрю! - замахнулась на него Варка.
В тяжелую дверь, обшитую стальным листом, кто-то сильно постучал, и «боцманша» ее открыла. В штольню вскочил запыхавшийся и раскрасневшийся Мишко Бойчак, лихой адъютант Горпищенко, друг Павла Заброды, влюбленный в Ольгу. Он был в серой телогрейке, туго подпоясанной офицерским ремнем, на котором болталась черная флотская кобура, а в ней - тяжелый парабеллум. На груди висел автомат, через плечо - полевая сумка, полным-полная каких-то книг. Густые волосы выбились из-под серой кубанки с синим суконным верхом.
Многие женщины узнали Бойчака, бросились ему навстречу, словно он принес долгожданное спасение.
- Ну, как там у вас? - спросила «боцманша».
- Жарко, - вытер платком лоб Мишко. - Так и лезет, так и прет тучей, но мы стоим. Иногда один против десяти. Но того, что Гитлер задумал - на Новый год гулять в Севастополе, не выйдет. Мы насмерть стоим. Он, падло, еще не знает, что такое моряки, да еще тут, в Севастополе. Теперь узнает.
Взглянув на свертки и письма, Мишко удивился:
- Неужели и почту сюда перевели?! Вот чудеса!