Севастопольцы, добравшиеся до Кавказа благополучно, выходили теперь к морю и долго стояли на берегу. Каждый из них в этой битве потерял не одного верного друга, а кто жену и детей. И потому до боли в глазах смотрели они ежедневно на море, не теряя надежды. А может, спаслись? А может, еще приплывут? Но море оставалось пустым до самого горизонта на добрых сорок километров. И на нем не было даже точечки, похожей на шлюпку или катерок.
Опустив голову, ходил вдоль моря хмурый и молчаливый полковник Горпищенко. Он стачивал подметки новых хромовых сапог об острые камни; старые брезентовые развалились, обожженные огнем под Севастополем. Ждал и он с моря своих боевых побратимов, оставшихся там, в огне. Ждал долго и терпеливо, даже ночами просыпался и выходил на берег, прислушиваясь к малейшему всплеску или шороху на тихой волне. Но море молчало. Волна прибивала к берегу белую пену и холодных скользких медуз.
- Ладно. Пусть будет так, - Крайнюк снова и снова заводил разговор с полковником. - Но вы же точно видели, как снаряд попал в ту воронку, где лежали раненые, где стоял ваш врач Павло Заброда?
- Видел. Так оно и было, - глухо сказал полковник.
- И он упал и не поднялся больше?
- Упал…
- И ничего не слыхать о нем? - спрашивал Крайнюк, точно знавший, что Горпищенко каждый день бывает не только в штабе флота, а и в разведывательном отделе крымских партизан.
- Нет.
- Вовек его не забуду… - вздохнул Крайнюк. - Он мне жизнь спас.
- Разве только вам? Многие матросы его благодарят. Молодец он. А я поначалу думал, что так себе - Курортником хочет быть в Севастополе, раз отказался ехать на Северный флот. А он видите как вперед пошел на войне? Хирург… И смелый, черт. И хладнокровный До одурения. Ничто его не берет. В партию ему вступать пора, перерос он в комсомоле. Я уже и рекомендацию дал. Да вот не успели. Вы написали бы о нем, Петро Степаныч. Только не так, как о мертвом, а как о живом. Вот садитесь и пишите, пока в госпитале. А мы напечатаем листовкой, чтобы о нем знал весь флот.
- Нет, я книгу начал писать. Роман, - словно оправдывался Крайнюк.
- Эге-ге, когда это еще будет! А вы сейчас дайте нам о нем. Листовкой, - настаивал полковник. - Недаром же вам командующий вот эту медаль вручил. Большая честь командиру носить высшую солдатскую медаль «За отвагу». Вы теперь наш писатель, флотский.
Крайнюк смутился и ничего ему не ответил. Эта медаль была для него полной неожиданностью. Орден Красной Звезды он получил за то, что первым прорвался в Севастополь с батареей и сразу открыл огонь изо всех стволов, остановив немцев в районе Камышлы. А когда его забрали в редакцию, он не убил ни единого врага. И вдруг эта медаль. Командующий флотом зашел к нему в палату, когда навещал всех раненых. Член Военного совета зачитал Указ, и большая и светлая медаль - медаль самых храбрых - засияла на его груди. Теперь на Крайнюка обращали внимание все, когда он шел по городу к морю, худой и подтянутый, в новой флотской форме. Только пустой левый рукав был засунут в карман кителя. Люди сначала обращали внимание на пустой рукав, а уж потом смотрели на грудь, где висела медаль «За отвагу». А спросите его, за какую отвагу, так он вам толком и не сможет объяснить. Ну, был под Севастополем. Ну, ходил несколько раз в атаку с моряками, чтобы потом написать об этом в газету. Ну, еще написал две песни на мотив старой флотской «Раскинулось море широко»… Вот как будто и все…
- Держитесь за моряков, и они вас никогда не подведут, - сказал Горпищенко. - Вот видите, не успел я вас к морю проводить, как уже и катера из Севастополя возвращаются. Они наших везут…
- Везут? Наших? - обрадовался Крайнюк, взглянув на море, где рвали и пенили воду три маленьких катерка неутомимой Азовской флотилии. - Значит, вы меня нарочно сюда привели, Павел Филиппович? Значит, вы знали, что они придут, эти катера?
- А как же! Я прямо из штаба к вам забежал. Готовьтесь к встрече. Может, они и врача нашего привезут…
К ним подошел старший политрук из политотдела бригады, занимавшийся в Севастополе шефской работой. Он сдержанно поздоровался, стал в стороне, зажимая под мышкой красную папку.
Подъехали две крытые санитарные машины, и флотский патруль прекратил доступ в порт, закрыв железные решетчатые ворота.
Катера приближаюсь, тяжело оседая в воде, черные, обожженные, израненные осколками бомб, с глубокими вмятинами на бортах. На мачтах гордо развевались военно-морские флаги. Они не были приспущены. Значит, там все здоровы. Мертвых нет. Полковник с Крайнюком заметили это и с облегчением вздохнули.
Вот уже бросили трапы, и матросы стали переносить на брезентовых носилках севастопольцев в окровавленных бинтах. Они лежали изможденные и желтые не только от потери крови, но и от страшного шторма, который терзал их в открытом море. Горпищенко с Крайнюком побежали навстречу раневым.
- Мишко! Дорогой! Ура! - закричал Горпищенко, бросаясь к носилкам, на которых лежал его адъютант.
Он склонился над Бойчаком и горячо поцеловал его в пересохшие, потрескавшиеся губы.
- Жив, казак? Вот молодчина! Что же болит у тебя, сынок? - говорил Горпищенко, забыв про какую бы то ни было субординацию.
Старший политрук заметил это, брезгливо поморщился, холодно посмотрев на полковника.
- Жив! Душа только болит, - тихо откликнулся Мишко. - А вы-то как? Все здоровы?
- Здоровы. Вот и писатель наш медаль уже получил. И тебя награда ждет…
К ним подошел старший политрук и, показав глазами на Мишка, сухо проговорил:
- И этот без партбилета?
Мишко приподнялся на локте:
- Неправда! Давай врача, пусть разбинтует рану…
Подбежал врач, склонился над забинтованной головой.
- Да не там! - остановил его Мишко. - На ноге! Ногу, гады, прострелили.
Разматывая несвежий засохший бинт, врач наткнулся на вышитый платок с завернутым в него партийным билетом. Развернул и показал Горпищенко. Тот улыбнулся, а потом, зло взглянув на старшего политрука, процедил сквозь зубы:
- Видали? Вот то-то же!
- Платок! Платок не бросайте! Дайте его сюда! - закричал Мишко.
Удивленный врач подал ему платок, и Мишко бережно положил его в боковой карман.
По трапу сбежал командир катера, быстрый и собранный капитан-лейтенант, и, узнав Горпищенко, коротко объяснил ему все, словно отрапортовал:
- Мы подобрали их в море. Кто плавал на камерах, кто на шпалах. Вот этот ваш герой был без сознания, но так вцепился руками в шпалу, что еле оторвали. Пришел в себя на палубе, когда ему влили в рот стакан спирту. Они на плоту плыли, и фашист их разбомбил. Мы шли далеко в море и увидели эту бомбардировку. Подошли к тому месту, но плота уже не было. И многих, которые плыли на нем, тоже не было… А всех тех, что держались на воде, спасли…
- Спасибо за службу, - сказал Горпищенко и крепко пожал капитану руку.
Мишко узнал Крайнюка и радостно ему улыбнулся.
Раненых сносили на берег и клали в санитарные машины. Горпищенко приглядывался к каждому, сокрушенно покачивал головой. Мишко перехватил его тревожный взгляд, тихо прошептал Крайнюку:
- Скажите ему, что наших там нет. Я один остался.
- А врача нашего, Павла Ивановича, ты не видел там?
- Нет, - тихо сказал Мишко и от усталости закрыл глаза.
Санитары положили его в машину, плотно прикрыли заднюю дверцу. Машина тронулась, увозя с собой полковника, а Крайнюк остался у моря один, не зная, что ему дальше делать, куда идти теперь.
Море у самого берега нежно пенилось и тихо играло. Вода была чиста и прозрачна. На дне отчетливо проступали обточенные волной и покрытые сизым налетом круглые камешки. Между ними дрожащей стайкой извивались мальки скумбрии. Неуклюжие крабы, почуяв опасность, сразу отталкивались ото дна всеми ножками и двигались боком, словно какие-то странные шарообразные ракеты. Величественно покачивались ветвистые водоросли, развевая зеленые и красноватые пряди в ту сторону, куда шло морское течение. Они тянулись к солнцу и словно хотели вырваться из морской глубины, но корни их прижало камнями, и они навеки прилипли к морскому дну, точно оказались на мертвом якоре. Только серебристые медузы свободно плавали, покачиваясь, под водой. Очень красивы в воде эти белесые водяные парашютики. А выбросишь на берег - и они дрожат под палящими лучами, тают на глазах и быстро высыхают, оставляя слизистый след засохшего коллодиума.