- Йо-йо, чуть не забыл! Для безболезненного отделения дряблой субстанции необходима деструкция кармы в момент утери восьмеричности.

- Чего?

- Гм, подлость требуется. За шесть часов до операции вам надо совершить хотя бы одну мелкую пакость.

- Расслабься, батя. Все о'кей.

- Какой славный молодой человек! Укольчик, секундочку потерпим.

Он стал ловко в меня вправлять пожарную кишку, прильнув к экранчику на другом ее конце, и вовсю орудуя никелированными рычагами.. Через миг я был растянут по трубе Уренгой-Помары-Ужгород. Свет стал ал, летел кусками. Весь мир свернулся в тарелку, упал со стола и разбился на черные квадраты. А в груди заскребла зверушка. Зверушка визжала, вертелась, царапалась, а ее упрямо тянули крючком. Зверушка захныкала. Я же знал: никакая это не зверушка, а моя собственная душа. Мир кувыркнулся через темноту. Загоготал торжествующе Марк Соломонович, задрал голову в кровавом нимбе и принялся запихивать себе в глотку что-то пищащее. С кривых клыков книжника на подбородок струились алые капли.. Но здесь свет свернулся в берестяной свиток и канул в бездонную черную воронку, разверзшуюся в моей груди...

Я хватал воздух выпотрошенной рыбой, а надо мной хлопотал старик - добрая душа. Куда и делись глаза-жестянки - Марк Соломонович ласкал меня очами и отпаивал, не жалея, вонючим зельем из штофа темно-изумрудного стекла. Заодно ворковал, что, мол, за операцию и спасительное зелье с меня бы надо изрядно вычесть. Милейший старик. Я тогда подумал: он пытается залить сосущую черную воронку у меня в груди. Но я ошибался.

На улице долго не мог сообразить, куда идти, обвыкая хребтом к смертельной тяжести пустоты. К безразличию. Вдруг в алом квадрате возникло лицо книжника, только теперь это был мужчина вполне средних лет. Миг таращился книжник в темноту и сгинул. Интересно, за чей счет он так помолодел? Впрочем, и это мне было уже все равно.

Ночь длилась сто лет.

Водянистый утренний свет стоял в окнах. Невольно мои губы прошептали:

- И это все?

Деньги горкой лежали на столе. Малеванная, резаная, бумажная святыня, со всех сторон обмусоленная мечтами и слюной человечества. Почему так говорю? Плевать я хотел на деньги. Лишь бы затянулась сосущая черная воронка в груди.

Пачки по карманам - и вперед, в Замоскворечье, где дернул меня черт довериться книжнику. Шагая по Климентовскому, чуть не угодил под машину. Пустяки - всего-то стал дальтоником. Нежданное упрямство подгоняло меня - и ничего. Магазин растаял под ночным дождем. А перед глазами кружили одни и те же старинные улочки, в голове - одни и те же вопросы. Не прихватил ли резвый старик всю мою душу? Кто он на самом деле? С какой стати помолодел? Ко всему неотвязная мысль угнетала меня: я не понимаю чего-то самого главного. И все блукал по переулкам, по вопросам...

Миг - и в чистеньком дворике грибом нарисовался мой магазинчик. Вчерашнего объявления не было и в помине, только сгорбленные клиенты с понимающим видом нюхали пыль веков. За кассой похожая на черепашку девчонка в очках уткнулась в тетрадку. Скучища. Звенела муха. Очкастая черепашка по листику дожевывала свой конспект.

- Здрасть, здесь Марк Соломонович?

"Какой-такой Марк Соломонович?" - ждал я встречного вопроса, но случилось чудо. Черепашка кивнула на кабинет директора. Сжав в кармане отвертку, я шагнул в полумрак. Марк Соломонович что-то писал. Пачки полетели на стол. Кучерявая шевелюра книжника удобно устроилась в мою ладонь.

- Все отменяется, батя. Вер-ни гор-мо-ны! Да-вай меч-ту!

- Мо-о-дой че-о-век, мы про-одаем мечты, но в типо-о-графском виде...

Я задрал башку : тьфу, это был не он.

- Ладно. Извини, дядя, с дружком тебя спутал.

Растолкав плечистых жлобов, проштамповавшихся в дверях, я вылетел вон. Хорошо, бабки прихватил.

Ноги сами привели в пивбар. День стартовал, и кореша вовсю боролись со всемирным законом Ньютона. Благороднейшее дело, а я, крепкий, здоровый мужик, ничем не мог помочь корешам. Отворотным зельем опоил меня из темно-изумрудного штофа проклятый книжник. Прощай, водка. Афидерзейн, пиво. Чем теперь зальешь сосущую воронку в груди? Хоть плач от обиды. Мечта украдена, спиться невозможно - жизнь потеряла всякий смысл. Давай, парень, бросай монетку, выбирай : или режь вены, или становись обывателем.

Мой жребий определила вернувшаяся на второй день жена. Как она о деньгах узнала? И долго еще игра света на каменистых тропках чудилась мне в глубине полировки, и солнце июльской Ялты сияло в лаке новой мебели, и зазывный смех подружек-хохотушек издевательски звенел в ушах... Семья наша теперь считалась образцовой. Жена говорила, что никогда не была так счастлива со мной, только по ночам почему-то выла. Работать вернулся я в родное СМУ-15; из театра, как меня не упрашивали, рассчитался (если честно, не сильно и упрашивали).

Дни замельтешили словно в счетчике валюты, упаковываясь в пухлые пачки годов. И все это время я кормил черную воронку в груди надеждой на встречу с моим губителем. Пусть меня не отпускало чувство, что самого главного я так и не понял, но свои три вопроса знал четко. Мечта или душа утеряна мною? Кто ты, Марк Соломонович? За чей счет помолодел, старик? Всего три вопроса задам я книжнику, а после вырву украденное из его груди.

По пыточному делу мною была собрана целая библиотечка. Изысканность мастеров заплечных дел маньчжурской династии Цин, здравый примитивизм гестаповцев, животрепещущий напор подручных Генриха Инститориса, славнейшего и ученейшего инквизитора-молотобойца, моцартианская естественность чекистских приемов - все было близко моему общемировому славянскому духу. Эрудицию отметили? Удивительно, но нашлись интересные книжонки и на другие темы. От нечего делать я закончил техникум. Стал прорабом. Поступил на заочный в институт и быстро выяснил: простоватым парнем был я в молодости. Как все. Пивбары, гитара, карты проклятые, попса, журнал - только на пухлых коленках попутчицы в электричке. На уровне журнальчика или чуть выше, все мои культурные потребности тогда и удовлетворялись.

Именно образование помогло ответить на первый вопрос из трех. Старик не взял лишку. Сосущая воронка в груди и была осиротевшей без мечты душой. Мечта... искра зажигания любви, ее цвет. Маньеристской метафорой мне не дано было блеснуть в те годы. Нынче, откинувшись на пуфике эпохи Людовика Х1У и лицезрея подлинник Боттичелли, я бы сравнил мечту разве что с волшебными красками моего великого флорентийца Сколь ничтожна баксовая цена холста без них!