- Скучно вы говорите, как моя тетка,- раздраженно буркнула Женька.Какое будущее без Леши!

- Ну как тебе объяснить? Пройдет же время и...

- Не надо ничего объяснять,- оборвала она.

Ушаков посмотрел на нее и понял, что, конечно, сейчас для нее все его слова ничего не значат, но все же он сказал:

- Война не для женщин, Женя. Надо это понять.

- Я была храбрее многих мужчин, кстати.

- Все равно - война не для женщин,- повторил он.- Есть хочешь?

- Не-е,- мотнула она головой.

- Надо поесть. Ты совсем осунулась. У меня есть бутылка вина. Помянем твоего Лешу, а потом я провожу тебя домой. Кстати, ключ от твоей комнаты у соседки.

Ушаков стал накрывать на стол, а Женька угрюмо сидела в углу. Лицо ее было сосредоточенным, на лбу появилась морщинка, губы слегка подрагивали. Ушаков разлил вино, и они молча выпили по рюмке портвейна. И она, несмотря на то, что не хотела есть, стала закусывать, и по тому, как ела, Ушаков понял - она голодна и, наверно, в дни, проведенные с теткой Леши, ничего не ела.

После ужина Ушаков пошел провожать ее домой. Шли они молча, и только у дома Женька сказала:

- А чего вы со мной возитесь, старший лейтенант? Кормите, провожаете... На кой черт я вам сдалась?

- Уж и сам не знаю, на кой? - пожал он плечами.- Вот и завтра собираюсь зайти к тебе.

- Заходите, если не лень, мне все равно,- небрежно бросила она вместо прощанья и шмыгнула в свое парадное.

Ушаков возвращался домой немного раздраженный. И действительно, на кой черт сдалась ему эта упрямая и взбалмошная девчонка? Пусть делает, что хочет, и отправляется, куда ей вздумается. Ему-то что? Кто он ей - сват, брат в конце концов? Возможно, завтра или послезавтра он получит назначение и уедет на фронт, где может случиться с ним всякое, так что же думать ему о какой-то случайно встреченной и даже малосимпатичной ему девице? Занесет завтра ее вещицы, которые она, конечно, забыла взять сегодня, ну и распрощается с ней навсегда. Но, рассуждая, поймал он себя на том, что одновременно думает - что бы такое сделать, чтоб не пустить эту сумасбродную девчонку на фронт. Но так и дошел до дома, ничего не придумав, даже чертыхнулся на лестнице. Но когда шел он по длинному и темному коридору, ему вдруг ясно представилось, что последнюю ночь ночевать ему дома. В предчувствия он, как и все фронтовики, верил, а потому очень дорогой и милой показалась ему его комнатушка, шкаф с книгами и старый диван... С особым чувством стелил он постель, устраивал лампу у изголовья, чтоб почитать на сон грядущий, клал пепельницу и папиросы на тумбочку, раздевался до белья. Все это, самое обычное, приобретало значение, когда чуешь, что в последний раз это, когда впереди несколько ночей в переполненном поезде и... фронт.

На другой день он и вправду получил назначение - не обманывают фронтовые предчувствия! - на 2-й Прибалтийский и вечером должен был уже отправиться с Рижского вокзала к месту. Получив направление и билет, он вышел из управления и побрел неспешным шагом из центра к Садовой по родным московским улочкам, думая, что правильно делал, не впуская Москву в душу и все эти дни относясь к ней как-то отстраненно, будто не его это родной город, глядя на нее посторонним, вроде бы чужим взглядом, чтоб не оказалась скорая разлука чересчур уж горькой. И прав был - не прошло и нескольких дней, как приходится покидать ему Москву, и неизвестно, суждено ли вернуться обратно.

Около двенадцати он подходил к большому Женькиному дому, намереваясь поговорить с ней в последний раз и убедить ее не ехать на фронт. Надежды на это было мало, а потому он, хмурясь, поднимался по лестнице, стараясь не поддаться вчерашнему раздражению. Ладно, думал он, поговорю еще раз для очищения совести...

Но когда открыла ему дверь Женька в платочке, в каком-то старом сером свитерочке и короткой юбчонке, такая худенькая, что груди и не проглядывались через свитер, а шея казалась такой тонкой из-под широкого ворота, что непонятно было, на чем держалась ее голова,- его кольнуло жалостью.

- Ну что надумала? - спросил он вместо приветствия.

Она ничего не ответила и кивком головы пригласила его пройти в комнату. Он прошел, сел и увидел письма - на полу и на кровати.

- Вот, Лешины письма читала,- сказала она.

- Вижу... Я уезжаю сегодня вечером, Женя.

- Уже?

- Да, уже... Что ты решила?

- А вам-то что? Неужто в Москве других дел нету?

- Нету... Мать моя под Каширой живет, заехать не имею права.

- Это почему же?

- Я же не в отпуску, Женя,- в резерве. Из Москвы выехать не могу.

- Я бы убежала.

- Ты-то - конечно. Но у меня партизанских навыков нет.

- Благоразумный вы дядечка, аж до противности.

- Брось этот тон, Женька. Видишь же, хорошо к тебе отношусь.

- Уж не знаю, чем заслужила?

- В том-то и дело, что ничем... Тем не менее хочу знать, что решила?

- На фронт поеду,- опустила она голову.- Если хотите, вас провожу, и поеду на днях. Да не уговаривайте вы меня! - воскликнула, увидев, что Ушаков раскрыл рот - Все меня уговаривают! А у меня своя голова.

- Своя, но дурная.

- Какая есть! - отрезала Женька.

- Одевайся, Женя,- неожиданно для себя сказал он поднимаясь.

- Это зачем?

- Нужно.

- Кому?

- И тебе, и мне. Ну, не рассуждай и слушай старших по званию. Быстренько! - добавил командным тоном.

Женька недоуменно пожала плечиками, но стала одеваться. Накинула шубенку, посмотрела на ноги.

- В валенках придется?

- Валяй в валенках. Да, кстати, захвати паспорт.

- А это еще для чего?

- Не рассуждай! - прикрикнул он.

- Чего вы раскомандовались?! - вскинулась она, но достала паспорт и сунула в карман.

- А теперь пошли.- Ушаков взял ее за руку и вывел из комнаты.

Женька упиралась, но не очень уверенно. На какое-то время приказной тон и напор Ушакова парализовали ее волю, а возможно, и пробудили любопытство - что это задумал старший лейтенант? Они вышли на улицу...

- Ну и куда мы? - спросила она.

- Много будешь знать - рано состаришься,- буркнул он, а когда они прошли Автодорожный институт, сказал:- Я здесь учился.

- А я вон в той школе,- показала она пальцем на противоположную сторону Садовой.- Видите, внизу серое здание?

- Вижу.

- Я, правда, там только до седьмого класса училась. Потом в техникум пошла.

- В какой же?

- Как в какой? В строительный,- не без гордости сказала она.- Может, встречались до войны, я ведь каждый день мимо вашего института проходила.

- Возможно... Только таких упрямых девчонок мне не попадалось.

- Я тогда не упрямая была. Даже тихонькая...

- Трудно представить,- усмехнулся он.

Они прошли уже Самотеку, миновали ресторан "Нарва", около которого толпился народ, и стали подниматься в гору, к Колхозной.

- Вы меня случайно не в "Форум" ведете? Так я не хочу кино смотреть.

- Нет, не в "Форум".

- А куда же?

Ушаков не ответил, но перед гомеопатической аптекой взял Женьку за руку и резко втолкнул в дверь. Она не успела даже разглядеть вывески на ней и, войдя в помещение, растерянно озиралась, не понимая, куда же привел ее он. Ушаков, не давая ей очнуться, почти силой усадил ее за стол.

- Садись. Будем заявление писать.

- Какое заявление?! Вы куда меня завели? - Женька очумело крутила головой, пока не наткнулась глазами на дощечку над одной из дверей.- Да это загс вроде! - воскликнула, а потом, повертев пальцем у своего виска, пробормотала: - Вы что, старший лейтенант, того?

- Я не того... Сиди! - Он схватил ее за плечо и прижал к стулу, заметив, что она собралась удирать.- Как твоя фамилия и отчество?

Она машинально ответила, а потом снова взорвалась:

- Вы что, всерьез чокнулись?

Ушаков, придерживая ее за плечо, взял лист бумаги, ручку и начал писать.

- Всерьез. Распишемся, я уеду, а ты будешь меня ждать. Поняла?