— Потому ты и снайпером стал? — спросил Савченко.

— Нет, снайпером не потому. Снайпером — это по слабости характера. В партизанке глаз осколком выбило, потом немного зажило, а тут немцы блокаду начали. Приказ: всех, в том числе инвалидов, в строй. Как раз снайпера нашего Биклагу убило, винтовка с прицелом осталась. Кому ее отдать? Все отказываются: то не могу, то не умею. Известно, дрейфят, потому что тут отваги побольше надо, чем с обычным ружьем. Вот командир и говорит: «Ивану Ярошевичу, у него один глаз цел, другого нет, прищуриваться не надо. Будет бить немецких захватчиков». Вот я и бил, как снайпер. Двух полицаев шлепнул и одного захватчика. Как теперь помню: утречком на опушке вылез из люка в танке, всматривается в дальний лесок из бинокля. А я в ста метрах от него под кустом лежал. Ну и гвозданул ему под бинокль, так и обвис в люке.

— Герой! — тихо сказал Леплевский.

— А ты думал! Медаль «За отвагу» не каждому давали.

— Ну и командуй. А мы за тобой.

— Лады, хлопцы! Еще по глотку — и завязали. А то… Не знаю, какой он теперь, а тогда здоровый бугай был.

— Не отощал. Такие не тощают, — сказал Савченко.

Они еще выпили — на этот раз молча, уже охваченные новой заботой, которую обрушил на них этот неуемный Снайпер. Потом Леплевский ненадолго отошел к забору и снова вернулся к столу. В другое время они бы уже стали расходиться, все же купальская ночь коротка, новый день нес немало новых забот. Но какая-то сила держала их вместе, как заговорщиков, сообщников по небезопасному делу, которое неведомо еще, чем могло кончиться. И они все сидели за столиком, на котором в темноте едва серела газета и два пустых стакана. Савченко неловко двинул локтем, сбросил кусок хлеба и тут же полез его искать под столом. Долго не мог найти, пока Дубчик не нащупал хлеб на стежке.

— И чтоб все вместе! Чтоб никто не сачканул, — строго предупредил Иван-Снайпер.

— А чем мы его? — простодушно поинтересовался Дубчик.

— А кто чем. Бери кол или камень. Ножа нет?

— Ножа нет, — произнес Леплевский без тени юмора.

— Так притащи! В хате-то нож есть?

— Нет. И в хате нету.

— Ну и хозяйство! Даже ножа нет! А если зарезать кого-нибудь?

Дубчик коротко хохотнул от этой Ивановой остроты, а может, вспомнил, что у него тоже не было ножа. Года четыре тому назад сломался отцовский нож-самоделка, выкованный в местечковой кузнице. С тех пор в своем бобыльском хозяйстве Дубчик обходился топором, правда, тоже старым и заржавленным, с неудобным расшатанным топорищем. Еще его отец, колхозный сторож, все собирался починить топор, да так и не собрался до ареста. Топая морозной зимой около колхозного амбара, старик для бодрости пел частушки — где-то услышанные, а также собственного сочинения, порой бессмысленные, а порой с очень определенным смыслом. Наверно, кто-то его подслушал. Когда арестовывали ночью, этот самый Усов не удержался, даже процитировал одну, которая на всю жизнь врезалась в память подростка-сына: «А в колхозе справно жить, кто на кладбище лежит». Отец в ответ застенчиво улыбался, тронутый вниманием к его творчеству. В ту ночь вряд ли он мог предвидеть, что скоро и сам ляжет на каком-то кладбище, умрут маленькие три его девочки, раньше времени состарится сын, а топор-инвалид с расшатанным топорищем по-прежнему будет служить человеку.

— Я, это, за топором сбегаю, — предложил Дубчик.

— Давай. Только быстро. А, едри его лапоть, кажись, светает?

— Однако светает, — согласился Савченко. — А у меня в Кутах еще пайка не скошена.

— Скосишь, успеешь. Ат, давай разливай, допьем, и хватит, — неожиданно решил Иван. — Оставлять — совесть не позволяет.

— Не позволяет. Совесть — она тонкая вещь, — с готовностью присоединился Леплевский и, звякая рыльцем бутылки о пустой стакан, принялся разливать водку.

— Мне хватит, — остановил Савченко.

— Хватит так хватит…

— Нам больше достанется. Правда, учитель? — подхватил Снайпер.

— Я уже пас!

— Что так? Али брата не жалко? Я же твоего Сергея помню — вот как вчера видел. Грамотный мужик был.

— Да, грамотный.

— И очень партейный. Тоже в колхозы загонял, — поддел Савченко.

— Что ж, такая политика была.

— Ну и его загнали. Чтобы не обидно было, — снова с намеком произнес Савченко.

— Кому не обидно? — удивился Леплевский.

Все же они здорово выпили, и мысли у них путались, путались и слова, что не в лад с мыслями слетали с языка.

— А всем — и коммунистам, и беспартийным, — туманно пояснил Савченко.

— Мой брат был честный большевик, — разозлился Леплевский. — Это его энкавэдэшники сгубили.

— Он тут двенадцать человек сгубил, — уточнил Иван-Снайпер, имея в виду Усова. — И еще хватает нахальства приезжать сюда. Или не знает, что всех реабилитировали?

— А может, считает, что реабилитировали неправильно. Потому если правильно, то это брак в их работе, — предположил Савченко.

— Мы ему покажем брак! Я ему самолично череп раскрою! — разошелся Иван-Снайпер и вскочил из-за стола. Но тут же упал, запутавшись в траве, с усилием поднялся на ноги. В это время в сумерках показался Дубчик с топором в руках, который у него сразу выхватил Снайпер.

— Вот этим топором голову снесу!

Наглядно демонстрируя остальным, как он это сделает, Иван широко размахнулся, и топор, слетев с топорища, тупо шлепнулся где-то в огороде.

— Что это? Что ты мне принес, паскуда? А ну ищи!

Дубчик молча перелез изгородь и стал шарить в грядках, но найти ничего не мог. Тогда Иван-Снайпер решительным рывком выломал из ограды кол, отбросил прочь остатки ссохшихся лозовых перевязей.

— Пошли!

Он был на хорошем подпитии, но, пожалуй, не чувствовал этого. Остальные, видно более трезвые, уже начинали понимать серьезность происходящего и не сразу поспешили за самозваным командиром. Хотя и не удерживали его. Первым проявил готовность следовать за Иваном Дубчик, потом из-за стола с заметным усилием поднялся Савченко. Леплевский пытался что-то нащупать на газете, да оставил это занятие и тоже подался следом за всеми.

— Вперед, народные мстители! — крикнул Иван-Снайпер.

Они вышли на пустую утреннюю улицу. Деревня еще спала, солнце не взошло, но вокруг было уже хорошо видно. Недалеко в хлеву прокукарекал петух, перебежала улицу чья-то серая кошка, возвращаясь с ночной охоты. Свернув в свой двор, Савченко прихватил заточенную с вечера косу — пригодится. За канавой под изгородью паслась пегая коза Баранихи. Проводив мужиков недоуменным взглядом, она продолжала свое привычное дело. Бобылки Баранихи поблизости не видно было, зато в своем дворе Иван сразу заметил жену. Как обычно, когда хозяин где-нибудь загуливал, она не ложилась спать и терпеливо дожидалась его в воротцах.

— Куда это вы?

Иван сделал вид, что не замечает жены, и с колом на плече прошагал мимо.

— Авдей, Дубчик, куда это вы?

— Чекиста убивать, — не сразу ответил Дубчик.

— О боже, вы что, сдурели?

Женщина выбежала на улицу и запричитала в предчувствии скорой беды.

— Остановитесь, не трогайте его! Себя погубите, не ходите туда!

— Тихо, тетка! — прикрикнул на нее Леплевский.

Тетка осталась позади, больше никто их не останавливал, и мужики не слишком решительно двинулись к усадьбе Косатого.

Ими руководила застарелая обида, давно дремавшая жажда мести. Неожиданно они получили возможность сквитаться. Четкого расчета, плана у них не было. Всех подчиняла безоглядная решимость Ивана-Снайпера, и они следовали за ним.

Правда, на улице Леплевский держался несколько поодаль от Ивана, его решимости вроде поубавилось. Хотя был не менее других пьян, но не мог не чувствовать опасности замысла и легко предсказуемых последствий. «Наверно, надо остановить Снайпера», — думал он, но все не мог улучить для этого момента и шел вместе со всеми следом за Дубчиком. Дубчик же, может, впервые в жизни ощутил силу своей правоты и готов был ради нее на все. Особенно если вместе с хлопцами да во главе с отважным заводилой Иваном-Снайпером.