Вот тут мы с Валей перетрусили: как она попала к нам в поселок, на наш участок дороги, мы не знали, а спросить боялись; из-за нее мы и сблизились так с Валей, что собрались на время скрыться. Но, слава Богу, все обошлось.

И мне было легко, что ты, мамочка, была со мной, хоть и нее знала истории до конца.

К чему я об этом? К тому, что мне легко постоять за себя, когда ты со мной. Сижу сейчас "в гостях" у наших с тобой "защитников", всматриваюсь в недавние события, и в связи с ними вопрос плывет по паутине, подбирается, паучок такой: скажи то, что мне унизительно "заказан" комсомол моей мечты, тебе это тоже кажется страшным, циничным унижением? Я уверена: за стенами тюрьмы ты тоже думаешь об этом. Это пострашнее унижение, чем моча от пьяного фашиста.

Это не твоя вина, что ты в тюрьме. Это несправедливо, правда, мамочка. Пойми меня. Я готова была работать в комсомоле, как я его представляла. Я о многом мечтала и все провалилось: не могу учиться музыке и пению, и даже - в нормальной школе. Не потому, что ты физически отсутствуешь, а потому что ты - там, откуда "дуют" все мои "невозможности", "незащитности". И сметают меня. Во мне самой .

Мое взросление и развитие строилось на парадоксах: немецкая колония Николаевка, Ленинград моих тетушек - снова глухая деревня Званка или карликовый городок - Луга. Строилось в зависимости от наличия книг в школьных и деревенских библиотеках, то есть от Тома Сойера, Маленького оборвыша, Гавроша, Павки Корчагина, закаляющейся стали, до стихов из антологии Шамурина через папин "поэтический храм" и русских классиков, с бабушкиной самшитовой этажерки.

До "высоко образовательных программ" я не дотянула. В моей голове кроме прекрасных стихов, завораживающих приключений героев повестей, некрасовско-лермонтовских бабушкиных песен звучали и советские песни, и патриотические призывы, и новости 37-х, и лозунговые шаблоны. И все вместе это путалось.

Мамочка, не отвечай мне на вопрос об унижении - тебе это нелегко. И я боюсь его. Я - с тобою. Я не пойду в комсомол. Надо делать выбор, а выбора нет, я предоставлена сама себе и не должна сломаться. Жизнь - это действия, борьба, открытия. И она учит лучше книг.

Видишь, опять шаблоны. Такой мой миг перевернутый. Прости.

Каждую ночь я произношу слова молитвы. Я помню их еще с Ленинграда, от тети Лизы. Слова непонятны, но они все о тебе. В каждом из них я посылаю тебе силу и веру. Я знаю - это поможет. Вот кончится следствие, и тебя отпустят. А молитва, мамочка, это такая добрая "идея", почти как комсомол. А что? Это разобраться, что к чему. Правда? Правда, в другую сторону...

А конкретно, сейчас - даже "к лучшему". Говорят: все, что ни делается к лучшему. Я была бы не я, если б не могла помолиться за тебя сейчас, ночью в эту минуту, в здании НКВД... Озорница я...

Я - стойкая, не усну и, сколько хватит сил, буду повторять: ты ни в чем не виновата. Ты вернешься из тюрьмы свободной и гордой, тебя оправдают. И я буду учиться. Правда?

Мамочка, только подскажи, намекни, как выжить с таким грузом, как притесниться к тебе? Презреть всех этих чужих дядек - следователей, обвинить эту жестокую власть, проклясть эту случившуюся бойню и как одну из ее ошибок - оккупацию? И как результат всего этого, оправдать нашу щелку? Сузить ее, сжать, убрать навсегда? Мне не дано быть судьей. Я стараюсь всех прощать.

Я же знаю, что ты тоже об этом думаешь. Даже в письмах твоих об этом.

ИЗ МАМОЧКИНЫХ ПИСЕМ

No 1

...Боже мой, за что я так наказана и когда же это кончится, знаю, что не кончится, а чего-то жду. Благородные поступки некоторых наших женщин, выражающиеся в том, что, попав в такое положение, как я, они прекратили переписку и всякую связь со своими близкими. Я их оправдываю, а сама не имею мужества поступить так же. Да. Верочка, я оставила бы себе только три дня жизни возле тебя, за эти три дня я дышала бы твоим дыханием, жила бы твоими желаниями. Ведь ты для меня все мое солнце, мой свет, мобй воздух, каждая минута твоей жизни была бы моей беспокойной жизнью...

No 2

...Я настолько много думаю о тебе, но так редко вижу тебя во сне, а вот сегодня видела, видела тебя взрослой, мы с тобой померились ростом, и ты оказалась выше меня, и во сне я только просила сказать мне твой адрес, а ты улыбалась и молчала. Ты не сказала мне ни слова. Может быть, сказала бы, но меня разбудили...

No 3 (к матери, моей бабушке)

...Вижу во сне Верочку, взрослую, но она не красивая, низенького роста и неправильно физически развита, я спрашиваю: отчего она такая, а она мне отвечает, что она очень голодала и поэтому неправильно развилась, и что в этом виновата я. Я ее спрашиваю, а поет ли она? Она говорит, что нет, только танцует и показывает мне танец. Танец заключается в жестах, она ставит крест себе на груди, и все движения в крестах. Ставит крест на ногах, на пятках, везде. И я так волнуюсь, я не верю в сны, но зачем он мне приснился, такой сон. А дня через два я во сне получаю письмо о том, что Верочка умерла...

No 4

...Недавно видела тебя во сне. Я нелегально приехала в Ленинград, искала тебя и случайно встретила в каком-то вестибюле. На тебе было внакидку коричневое меховое пальто, открытая головка, ты так безразлично посмотрела на меня и ушла, а я, не смея больше тревожить тебя, с тяжелым сердцем пошла на вокзал. А там мне говорят, что ты умерла. Это я приписала нашей встрече и казнилась за свой приезд.

Голод и несвобода, одиночество, грубости, унижения - это ужасно. Но есть надо всем этим испытание Божье - высшее, оно несоизмеримо с земным: за что я? За что мне? Папа - что, возрождал "Веру" для страданий?

Я не хотела рождаться.

Я, родившись, собралась уйти.

Все ответственны за свои создания. А если Бог отнимает ответственность, это страшнее, чем отнять голову. Это головы будущих страдальцев. Я не сужу, мамочка, я терплю.

... потому что ты - в тюрьме,

потому что ты - не виновата,

потому что у тебя есть я.

Ты не виновата, и ты не должна быть там. Это мучает тебя больше, чем сама тюрьма. Я знаю. И меня будет мучить это всегда. Столько, сколько я буду жить. Это и есть та самая щелка. Ее никак не закрыть... Что же остается в моем единственном абсолютном отрезке времени?

Мне трудно понять Лермонтова.

Но шесть строк - словосочетаний бередят меня; я их повторяю и повторяю:

Печально я гляжу на наше поколенье

Его грядущее иль пусто, иль темно.

Меж тем под бременем познанья и сомненья

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов, иль поздним их умом...

Боже, как я хочу спать!

Один раз я себе все же позволила, - следователь вышел - нет и нет его.

Я встала перед стулом на колени, а на сиденье положила голову и руки, стояла так и думала: шевельнусь, - он за дверью ждет, влетит, начнет материться, или бить - надо же делать вид, что воюет с врагом. Для отчета, или чтоб на фронт не идти. Про себя я думала, что я научилась "соблюдать правила игры", и, хотя я была в самом начале жизни, но - ничего себе и довольно сообразительная - много раз поводила их за нос, они все тупые попадались мне, по крайней мере, я это не раз замечала. Я удивлялась начальникам этих следователей - недоучек. Неужели никто не видит гадостей, творимых ими? Корчат из себя "победителей". Над кем? Надо мной? А я чувствую, - нет! Ничего подобного! Верю в себя, наперекор им, наперекор несправедливости, наперекор страху.

Думала так думала и на миг забылась. И будто я ложусь на диван, который рядом стоит и манит. Он теплокожий, мягкий... Только коснулась его, а он холодный, с торчащими пружинами, взял и провалился. И от испуга, дерзости, что посмела на энкавэдэшно-дьявольский диван, - полетела вместе с ним в пропасть. Очнулась - нет, не на диване, слава Богу, на коленях я, больно, а он - этот птичий тип с клювом... сейчас забьет насмерть. Но нет, совсем наоборот, вкрадчиво вдруг так спрашивает: