В надежде неискоренимой
Возвратимого
Наверно, забыла?
Господи, разве возможно?
Сердце, ум,
Руки, ноги,
Губы, глаза,
Все существо
Закричит:
"Аще забуду Тебя?"
И тогда
(Неожиданно и смело)
Преподнести
Страницы из "Всего Петербурга",
Хотя бы за 1913 год,
Торговые дома,
Оптовые особенно:
Кожевенные, шорные,
Рыбные, колбасные,
Мануфактуры, писчебумажные,
Кондитерские, хлебопекарни,
Какое-то библейское изобилие,
Где это?
Мучная биржа,
Сало, лес, веревки, ворвань...
Еще, еще поддать...
Ярмарки... там
В Нижнем, контракты, другие...
Пароходства... Волга!
Подумайте, Волга!
Где не только (поверьте)
И есть,
Что Стенькин утес.
И этим
Самым житейским,
Но и самым близким
До конца растерзав,
Кончить вдруг лирически
Обрывками русского быта
И русской природы:
Яблочные сады, шубка, луга,
Пчельник, серые широкие глаза,
Оттепель, санки, отцовский дом,
Березовые рощи да покосы кругом.
Так будет хорошо.
Как бусы, нанизать на нить
И слушателей тем пронзить.
Но вышло все совсем не так,
И сам попался я впросак.
И яд мне оказался нов
Моих же выдумок и слов.
Стал вспоминать я, например,
Что были весны, был Альбер,
Что жизнь была на жизнь похожа,
Что были Вы и я моложе,
Теперь же все мечты бесцельны,
А песенка живет отдельно,
И, верно, плоховат поэт,
Коль со стихами сладу нет.
1922
445
А. Радловой
Серым тянутся тени роем,
В дверь стучат нежеланно гости,
Шепчут: "Плотью какой покроем
Мы прозрачные наши кости?
В вихре бледном - темно и глухо,
Вздрогнут трупы при трубном зове...
Кто вдохнет в нас дыханье духа?
Кто нагонит горячей крови? "
Вот кровь; - она моя и настоящая!
И семя, и любовь - они не призрачны.
Безглазое я вам дарую зрение
И жизнь живую и неистощимую.
Слепое племя, вам дано приблизиться,
Давно истлевшие и нерожденные,
Идите, даже не существовавшие,
Без родины, без века, без названия.
Все страны, все года,
Мужчины, женщины,
Старцы и дети,
Прославленные и неизвестные,
Македонский герой,
Гимназист, даже не застрелившийся,
Люди с метриками,
С прочным местом на кладбище,
И легкие эмбрионы,
Причудливая мозговых частиц
Поросль...
И русский мальчик,
Что в Угличе зарезан,
Ты, Митенька,
Живи, расти и бегай!
Выпейте священной крови!
Новый "Живоносный Источник" - сердце,
Живое, не метафорическое сердце,
По всем законам Беговой анатомии созданное,
Каждым ударом свой конец приближающее,
Дающее,
Берущее,
Пьющее,
Напояющее,
Жертва и жертвоприноситель,
Умирающий воскреситель,
Чуда чудотворец чающий,
Таинственное, божественное,
Слабое, родное, простейшее
Сердце!
Июнь 1922
446. КОЛОДЕЦ
В степи ковылиной
Забыты истоки,
Томится малиной
Напрасно закат.
В бесплодных покосах
Забродит ребенок,
Ореховый посох
Прострет, златоокий,
Ручьится уж тонок
Живительный клад.
Клокочет глубоко
И пенье, и плески,
В живом перелеске
Апрельский раскат.
И чудесней Божьих молний,
Сухую грудь мнимых неродиц
Подземным молоком полнит
Любви артезианский колодец.
Май 1922
447
Шелестом желтого шелка,
Венерина аниса (медь - ей металл) волною,
искрой розоватой,
радужным колесом,
двойника поступью,
арф бурными струнами,
ласковым,
словно телефонной вуалью пониженным,
голосом,
синей в спине льдиной
("пить! пить!" пилит)
твоими глазами,
янтарным на солнце пропеллером
и розой (не забуду!) розой!
реет,
мечется,
шепчет,
пророчит,
неуловимая,
слепая...
Сплю, ем,
хожу, целую...
ни времени,
ни дня,
ни часа
(разве ты - зубной врач?)
неизвестно.
Муза, муза!
Золотое перо
(не фазанье, видишь, не фазанье)
обронено.
Раздробленное - один лишь Бог цел!
Безумное - отъемлет ум Дух!
Непонятное - летучий Сфинкс - взор!
Целительное - зеркальных сфер звук!
Муза! Муза!
- Я - не муза, я - орешина,
Посошок я вещий, отрочий.
Я и днем, и легкой полночью
К золотой ладье привешена.
Медоносной вьюсь я мушкою,
Пеленой стелюсь я снежною.
И не кличь летунью нежную
Ни женой ты, ни подружкою.
Обернись - и я соседкою.
Любишь? сердце сладко плавится,
И плывет, ликует, славится,
Распростясь с постылой клеткою.
Май 1922
448
Поля, полольщица, поли!
Дева, полотнища полощи!
Изида, Озириса ищи!
Пламень, плевелы пепели!
Ты, мельница, стучи, стучи,
Перемели в муку мечи!
Жница ли, подземная ль царица
В лунном Ниле собирает рожь?
У плотин пора остановиться,
Руку затонувшую найдешь,
А плечо в другом поймаешь месте,
Уши в третьем... Спину и бедро...
Но всего трудней найти невесте
Залежей живительных ядро.
Изида, Озириса ищи!
Дева, полотнища полощи!
Куски раздробленные вместе слагает
(Адонис, Адонис загробных высот!)
Душа-ворожея божественно знает,
Что медом наполнен оплаканный сот.
И бродит, и водит серебряным бреднем...
Все яви во сне мои, сны наяву!
Но сердце, Психея, найдешь ты последним,
И в грудь мою вложишь, и я оживу.
Пламень, плевелы пепели!
Поля, полольщица, поли!
В раздробленьи умирает,
Целым тело оживает...
Как Изида, ночью бродим,
По частям его находим,
Опаляем, омываем,
Сердце новое влагаем.
Ты, мельница, стучи, стучи,
Перемели в муку мечи!
В теле умрет - живет!
Что не живет - живет!
Радугой сфер живет!
Зеркалом солнц живет!
Богом святым живет!
Плотью иной живет
Целостной жизни плод!
1922
II. ПЕСНИ О ДУШЕ
449
По черной радуге мушиного крыла
Бессмертье щедрое душа моя открыла.
Напрасно кружится немолчная пчела,
От праздничных молитв меня не отучила.
Медлительно плыву от плавней влажных снов.
Родные пастбища впервые вижу снова,
И прежний ветерок пленителен и нов.
Сквозь сумрачный узор сине яснит основа.
В слезах расплавился злаченый небосклон,
Выздоровления не вычерпано лоно.
Средь небывалых рощ сияет Геликон
И нежной розой зорь аврорится икона!
1922
450
Вот барышня под белою березой,
Не барышня, а панна золотая,
Бирюзовато тянет шелковинку.
Но задремала, крестики считая,
С колен скользнула на траву ширинка,
Заголубела недошитой розой.
Заносчиво, как молодой гусарик,
Что кунтушом в мазурке размахался,
Нагой Амур широкими крылами
В ленивом меде неба распластался,
Остановись, душа моя, над нами,
И по ресницам спящую ударил.
Как встрепенулась, как захлопотала!
Шелка, шитье, ширинку - все хватает,
А в золотом зрачке зарделась слава,
И пятки розоватые мелькают.
И вдруг на полотне - пожар и травы,
Корабль и конница, залив и залы,
Я думал: "Вышьешь о своем коханном!"
Она в ответ: "Во всем - его дыханье!
От ласки милого я пробудилась
И принялась за Божье вышиванье,
Но и во сне о нем же сердце билось