Бекас куда-то подевался – не любит полуденного зноя, а на смену прилетели два чибиса: светлые, похожи на чаек, парят над волнующимся зелёным морем, резко, нездешне кричат.

Давно пора обедать, в желудке тянет и словно клубок застрял; не иначе к вечеру расшалится заработанный в юности гастрит. Лекарство от него одно – горячий суп, но некогда ни варить, ни есть. Сейчас картошку не окучишь на весь год без супа останешься.

Влас отложил тяпку, взял мотыгу. Главное не лениться, а сила в руках покуда есть. Землю вправо, землю влево: чтобы картошинам вольготно рослось, чтобы не жались к загнившей матке, наливались здоровым соком. А это что? Проволочник! Откуда только взялся, проклятущий?.. Ну, не обижайся, быть тебе без надглоточного ганглия, да и без глотки тоже. Не про твою честь картошка сажена.

Укроп срезать на сушку, покуда стебли не загрубели и не пошли в зонтик. Щавель укупорить в банки, чтобы среди зимы вспомнить зелёную летнюю радость. Базилик собрать.

Гряды полыхают фонтанами уцелевших маков, цветут огурцы, а тыква, посаженная на прошлогодней компостной куче, раскидала плети на пять шагов во все стороны.

Влас утёр пот, глянул на дорогу. Показалось, будто Анюта спешит мимо плетня. Но нет, пусто у дома, сейчас все на огородах. Страда, как-никак. А хорошо бы… – Влас усмехнулся. – Ишь о чём размечтался, старый хрыч! Седина в бороду…

Давно ли был полдень, а солнце уже перевалило конёк крыши, светит с правой руки. В городе на заводах да по конторам рабочий день заканчивается, народ, кто не выбил себе июльского отпуска, возвращается к родным телевизорам. Но в деревне день не нормирован: покуда солнце в небе – работай. Остановился на минуту, похрустел свежесорванным огурцом – и за дело. Патисоны, шниит-лук, молочная фасоль… горох лущить пора. Как там говорят? – Девка в красе, что горох на полосе, кто ни пройдёт – всяк ущипнёт. Где-то сейчас красотуля? Замужем, небось, давно. И дети взрослые.

Серая хмарь наползла с востока, обесцветила небо. Сразу стало нежарко, сверху засеялась водяная пыль. Влас зашёл в дом, натянул куртку и вернулся на огород. Покуда дождь не взялся как следует, надо обобрать тмин и кориандр, срезать иссоп, обтрусить созревший мак. Пресное жевать охоты нет, перец с гвоздикой покупать – пенсия не та. А с огорода берёшь своё, незаёмное. Жаль вот, погода подкачала.

Дождь, словно услышав просьбу, иссяк. Вечернее солнце выглянуло в прореху облаков, грустно улыбнулось желтеющей земле.

Влас потянулся к лопате. Пусть болят ноги и ноет сгорбаченная спина. Но не выкопаешь в срок картошку – чем станешь зимовать? Вёдрами таскал выкопанное, рассыпал сушиться вдоль сусек, особо откладывал самые ровные клубни – на семя. И не тяжела работа, а к земле гнёт.

За лесом прощаются с родиной журавли, кричат надрывно и горько. Солнце падает к западу.

– Добрый вечер, Влас Карпыч!

Влас поднял голову. За забором стояла Анюта.

– А… здравствуй, здравствуй…

– Молочка не хотите? А то куда мне одной целый литр.

– Ну давай, – Влас принял банку. – Спасибо тебе. Ты погоди, я кабачков вынесу. Кабачки у меня родились – загляденье.

Прошаркал в кладовку, где на полках разлеглись кабачки, и тыква стофунтовка была вкачена в ожидании будущей каши. Прежде чем поставить банку, отхлебнул молока. «Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком», – не про него сказано. Выбрал самонаилучшие кабачки и патисонину добавил большую, килограмма на полтора. Вышел на улицу. Анюты у забора не было, видать не дождалась и уплелась в свою избу. Ну ничего, попозже сам отнесу. А сейчас, покуда солнце ещё над лесом, дела справить надо.

Морковь с жирным чмоканьем выдёргивалась из земли, оставляя ровные лунки. следом пошла свёкла: круглая «бордо» и чуть приплюснутая «красная пуля». Мылкие на ощупь корни пастернака не желали вылезать на свет, их пришлось выкапывать. Петрушка и поздний сельдерей шли в сушку вместе с зеленью. Вилки белокочанной капусты покорно склонялись под нож. Змеёй извивались корни хрена. Последним дождался уборки тапинамбур: его жёлтые цветы понуро висели, тронутые морозом.

Солнце коснулось леса.

А дел ещё непочатый край! Но, слава богу, дома, а не под открытым небом, где снова сыпала мелкая, нудная морось. Затопить печку, разложить всё по местам, слазать в подпол – накрепко укупорить семенной засек. Не по годам заботы. Хорошо руки сами делают привычное дело, не нуждаясь в слепых глазах. Высохший лук собрать в вязки, чеснок в косы, бобы ссыпать в полотняный мешочек, так с ними ничего не станется, мыши бобов не едят.

За окном чернела темень. Неубранная с утра могила постели манила смятыми простынями. Надо бы поужинать, но неохота. Да и поздно – спать пора. Влас снял с печки горячий утюг, завернул во фланелевое одеяльце, уложил в ногах. так-то теплее будет. Взял керосиновую лампу, вышел в сени. На улице тонко подвывал ветер. Из-под неплотной внешней двери дразнился узкий снежный язык. Холодно там на дворе и тьма египетская. Если и остались какие недоделки, то уж бог с ними…

Влас улёгся в постель, поплотней укутался одеялом и задул лампу.