правдой далёкой Судного дня.

*   *   *

Как мерзка мной любимая жизнь

в этом городе вывесок ярких!

Волжской влаги лиловая слизь,

мшелоствольные дряхлые парки,

нищета неуютных дворов

даже в мае уныния множат;

и как рожи из адских миров,

под зонтами все лица прохожих...

Божьей волей в России родясь,

я нашёл слишком бледное небо,

но зачем-то ценю её грязь

и привык к вечной чёрствости хлеба.

Потому, приходя раньше всех

в бедный храм на заре воскресенья,

         37

я молю отпустить, словно грех,

эту чёрную грусть омерзенья.

Растилайся ж, дождливый дымок,

над долиной, унылой как лапоть!

Научить ты смеятся не мог.

Научи хоть в черёмухи плакать.

       ЗОЯ КОСМОДЕМЬЯНСКАЯ

"Фанатик,— так её теперь назвали,—

зомбирована, Сталину верна..."

Она ж об этом думала едва ли,

лишь верила,

что за спиной — страна;

что, грудь подставив под нацисткий молот,

она спасает общий русский кров...

Шипите, гады...

Рядом со Сцеволой

ей памятник отлит огнём веков!

ПОДЪЕЗД

Сутулый дворник /чуть за пятьдесят/,

сметя листву опавшую от дома,

в подъезд идёт, метлу торчком неся;

ему в нём всё с младенчества знакомо:

перил ржавелых мерный колотун,

облезлость стен в автографах минетных,

трухлявость рам...

        Какой вдыхатель лун

нарёк подъездом этот ход для бедных?

   38

Но привязалось слово, не сорвёшь —

в нём и мечта о собственных колёсах,

и памяти услужливая ложь

о шансах, что использованы косо...

Придёт в квартиру, снимет дряхлый плащ,

на газ поставит чахлую картошку:

"Плевать, что жизнь не очень удалась,

всё к пенсии скребётся понемножку".

  МАМА

       1

На зелёных обоях линялых

пыльной ветхости жёлтый налёт.

Под плакучим, как тьма, одеялом

моя старая мама живёт.

Не встаёт уж полгода с постели,

не хлопочет для нас у стола;

боль в глазах её, полных капели,

мне, как под ноготь злая игла.

Вы, хоть в мыслях, на тело примерьте

эти зябкие землю и твердь!..

Молит мама тихонько о смерти,

словно может спасти её смерть.

И любви моей бури и трубы

не прогонят ни боль, ни беду,

лишь ладонью, жестокой и грубой,

нежно с щёк её слёзы сотру.

       2

Господь накажет — мать простит:

по голове погладит грешной,

    39

слезами лоб твой оросит,

словами боль твою утешит.

Стою над рыхлым бугорком

и белый свет глазам несносен,

надежд своих последний ком

с землёй на гроб бесстрастный бросив.

СЕСТРА

Всю жизнь минутного искала,

всю жизнь заветного ждала...

Но время новое настало:

жизнь улыбнулась и ушла.

Пастельно-нежные румяна

на белом холоде лица,

как подзакатные туманы,

скрывают подлинность конца.

Забавно быть в гробу красивой,

будить в родных сердцах печаль...

А над погостом ветер сивый

метёт в неведомую даль,

ворон взволнованных одышка,

мороза искренняя злость.

Окончен бал. Закрыта крышка.

Забит в неё последний гвоздь.

Земли багровые каменья

звенят, как бьются зеркала...

И что осталось? Лишь виденье

да то, чего всю жизнь ждала.

40

ОКРАИНА

         1

То здесь, то там горелая изба

черно сверкает брёвнами без крыши:

сожгла её насильница-судьба,

рассеялись хозяева и мыши...

И вот на месте грустных пепелищ,

металлочерепицей золотея,

встают над ветхим скопищем жилищ

холёные хоромы богатеев.

Окраина, она теперь в цене

у суетных владельцев "мерседесов"

за лунное сиянье в тишине,

за воздух, не избывший запах леса.

И очень быстро с четырёх сторон,

чтоб в жизнь их не проникли наши взоры,

встают вокруг вместительных хором

угрюмые бетонные заборы.

И не поймут в спесивости своей

одаренные долларами лица —

отгородиться можно от людей,

но от судьбы нельзя отгородиться.

         2

На старом доме крыша новая

блестит металлочерепицей,

а у крыльца свежетесового

на лицах взгляды, словно птицы.

Там парень с девушкой в халатике

сидят и смотрят в небо синее,

где ласточки, что акробатики,

небесных трюков вертят линии.

Молодожёны развалюшечку

купили, подновить стараются

и со столетним домом души их

к высокой жизни обновляются.

ГОСТИННЫЙ ДВОР

Гостинный двор: со всех сторон

ряды товаров улежалых,

пустых монет мгновенный звон,

шуршанье ассигнаций ржавых;

вперяясь пристально в толпу,

очасовели манекены...

Воскресный день, музейный пуп,

досуг по-бабьему нетленный:

всё оглядеть, всё общипать,

красуясь знанием материй;

купить для дочери тетрадь;

дублёнку нежную примерить;

идти домой, кроя в уме

секвестр семейного бюджета...

Мелькнёт весна в сплошной тюрьме,

пустая осень сменит лето...

Идёт и царственность в чертах,

бумажки в близости запретной;

с сухой небрежностью в глазах

приобретает мех заветный;

42

уходит прочь — не шаг, полёт...

А дома муж встречает кротко;

она, расщедрясь, выдаёт

последний сотенный на водку.

     НАЧАЛЬНИК

Спесивость млела на губах

прокисшим молоком,

вальяжный взгляд, вальяжный взмах...

О, как он мне знаком!

На кресла властный постамент

чуть случай уронил,

стал человек, как монумент

заспинных косных сил.

Весь мир расчерчен, как кроссворд,

и только к власти страсть

ведёт по клеткам, словно чёрт

собачью щерит пасть...

Кому-то страшен, мне смешон

вальяжный господин;

я дунул, плюнул и ушёл

в улыбчивость равнин.

      К ТАРАКАНУ

Здравствуй, рыжий таракан,

завсегдатай общепита;

ты ползёшь, от крошек пьян,

через стол борщом залитый.

43

Нужный путь для жидких ног,

чтобы, об пол шмякнув глухо,

в притемнённый уголок

уволочь орехом брюхо

и сквозь дрёму наблюдать,

шевеля во тьме усами,

как людей голодных рать

важно клацает зубами,

перекашивает рты,

раздувает дыней щёки —

очень жадны до еды

мы, которые двуноги.

Научи меня, аскет,

быть мудрей, чем время оно,

жить на паре крох котлет

или капельке бульона,

ибо пусто в кошельке

и кредит не обещают,

а стакан в моей руке

только зубы греет чаем.

Мы с тобой, считай, родня

при посредстве обезъяны.

Научи же, брат, меня

стать столовским тараканом!

       1999-ый, "ЗАСТОЙ"

Ярославль, "перемычка", весна,

и полдома в кромешном запое —

"левой" водки хмельная волна