Джойс Кэри

Повзрослели

Пер. - М.Кан.

Роберт Куик, возвратись из служебной поездки, обнаружил дома записку от жены. Она вернется в четыре, но дети - в саду. Он бросил на столик шляпу и, не снимая темной пиджачной пары, которую терпеть не мог, сразу направился в сад.

Он успел соскучиться по двум своим маленьким дочкам и с нетерпением предвкушал, как они его будут встречать. Честно говоря, он надеялся, что они, как часто случалось раньше, будут ждать его на повороте дороги, чтобы остановить машину и доехать до дому вместе с ним.

Сад у Куиков был запущен и одичал. Не считая огородика у пруда да грядки, на которой миссис Куик выращивала цветы для дома, к нему годами никто не притрагивался. Над чахлыми лавровыми деревцами и неподрезанными кустами роз скособочились, доживая свой век, старые яблони. На долговязых поломанных стеблях поникли останки георгинов и дельфиниумов.

Вначале для подобного небрежения была та отговорка, что сад предназначен детям. Пускай себе делают в нем что хотят. Истинная же причина заключалась с самого начала в том, что супруги Куик в равной мере были равнодушны к садоводству. К тому же миссис Куик была слишком загружена обязанностями в семье, муниципальном совете, церковном приходе, а ее муж - обязанностями по службе, чтобы уделять свободное время занятию, которое на обоих наводило тоску.

Но со временем отговорка стала истиной. Сад принадлежал детям, и Куик этим даже гордился. Он любил хвастаться своим запущенным садом, так не похожим ни на один соседский с ровно подстриженной травой и прополотыми цветочными грядками. Сад воплощал для него теперь торжество воображения, и в этот послеполуденный час он с новой силой ощутил очарование его нетронутости, как некоего шедевра среди подражаний.

И правда, освещенный косыми лучами еще нежаркого в середине мая солнца, которое пробивалось с крутизны сквозь деревья, заставляя гореть багрянцем и золотом даже жухлые сорняки, сад был красив особой красотой девственных рощ, где даже среди сплошь распаханных земель сохраняется кусочек первозданной природы и веет духом дремучих, нехоженых лесов.

"Настоящий уголок сельской глуши", - подумал горожанин Куик, для которого сельская глушь была местом, где устраивают пикники. И вздохнул свободно, сразу почувствовав, что вырвался на волю.

- Ау, дети, где вы? - крикнул он.

Никто не ответил. Он остановился, озадаченный.

Потом подумал: "Пошли меня встречать - я разминулся с ними". Это было приятно, но у него защемило сердце. Когда дети с ним разминулись в последний раз, а было это два года назад, не обошлось без слез. Они тогда прошли по дороге целую милю и залегли за кустами, устроив засаду. Им было обидно и горько, что их кинулись искать и привели домой и их веселая затея кончилась унизительной неудачей.

Но только он повернул к дому и сделал шаг в сторону, чтобы не налететь на дерево, как увидел, что у пруда, уткнув нос в книгу, лежит на животе Дженни. Дженни минуло двенадцать лет, и в последнее время она читала запоем.

Куик широко зашагал к пруду, махая рукой и крича:

- Дженни! Эй, Дженни!

Но девочка лишь слегка повернула голову и взглянула на него сквозь упавшие на глаза волосы. И легла щекой на книжку, словно говоря: "Прости, но такая жара, нет сил".

Теперь он увидел и Кэт, которая была на год старше. Она сидела на качелях, привалясь боком к веревке и свесив голову, как видно, в глубоком раздумье. Босые, заляпанные грязью ноги, окрестясь ступнями, протянулись по земле. Весь вид - отсутствующий и полный истомы. На отцовское "здравствуй" она вяло отозвалась невнятным: "Здравствуй, пап". И только.

- Здравствуй, Кэт!

Но больше он ничего не прибавил и не стал подходить ближе. Куик никогда не выпрашивал у своих дочек нежностей. Он презирал отцов, которые заигрывают с дочерьми, добиваясь от них проявлений дочерней привязанности. С такими, как мои, думал он, это было бы вдвойне неправильно. Они были и так непосредственны и ласковы от природы, а на Дженни временами - в последние месяцы особенно - нападали приступы прямо-таки бурной любви. Подрастает, думал он, взрослеет, опережая Кэт, и обещает стать чертовски интересной женщиной, сильно чувствующей, мыслящей, неглупой.

- Ну, Дженни, что читаешь? - спросил он. Но девочка только вильнула попкой, вот и весь ответ.

Куик огорчился - и сам в душе посмеялся над собой. Дети неважно воспитаны, думал он, но по крайней мере ведут себя честно, никогда не притворяются. Он вынес себе шезлонг, прихватив утреннюю газету, которую сегодня только мельком проглядел, торопясь пораньше выехать в путь-дорогу. Нужно довольствоваться малым. В пятьдесят два года, растеряв почти все розовые мечты, он был мастер довольствоваться малым.

"Чудесный день, - думал он, - и дел никаких до понедельника". Он огляделся вокруг, разворачивая газету, и опять почувствовал, как хорошо в саду. Как приятно наконец-то насладиться покоем. И одно то, что рядом дети, - уже удовольствие. Этого у него никто не отнимет. Он снова дома.

Дженни тем временем поднялась и побрела слоняться среди деревьев - ноги у нее были тоже босые и грязные. На платье красовалось сбоку большое зеленое пятно. В пруд лазила. Теперь Кэт медленно сползла с качелей и повалилась на спину - спутанные космы купаются в пыли, грязные маленькие руки с ногтями, обведенными трауром, раскинуты и обращены ладонями к небу. Поводя носом и принюхиваясь, вприпрыжку подбежала ее собачка, кокер-спаниель по кличке Кнопка, коротко тявкнула и устроилась в ногах хозяйки. Кэт подняла ногу, пощекотала ей брюхо, потом перекатилась на живот и спрятала лицо в руках. Когда Кнопка ткнулась носом ей под бедро, точно стараясь перевернуть ее обратно, Кэт дала ей легкого пинка, промямлив:

- Пошла прочь. Кнопка.

- Кнопка, нельзя, - в том же задумчивом ключе подхватила Дженни. Сестры души не чаяли друг в друге и всегда приходили друг другу на помощь. Но Кнопка лишь на минуту оторвалась от своего занятия, оглянулась на Дженни и принялась теребить Кэт за платье. Кэт опять дала ей пинка, теперь уже основательного, и сказала:

- Да убирайся же ты. Кнопка!