А Зоя запомнила, отлично, навсегда запомнила, как к ней в ее покинутости - ибо уже на следующий день ей предпочтительней показалось понимать дело таким образом, что это Милованов бросил ее, чем искать себе оправданий, почему это она вытолкала его в ночь без средств к существованию, - пришла на помощь верная Любушка, нашла ей через знакомых небольшую торговую должность. Стала Зоя, образованная, умная, гордая женщина, торговать какой-то мелочовкой на улицах, бегая от милиции. Как же это не запомнить! С тех пор сохранился в ее душе уголок и для теплых чувств по отношению к московским стражам порядка, ибо она, красивая и веселая на вид толстушка, нравилась им, и они ее не трогали, не тащили в участок, а только мимоходом грозили ей с улыбкой пальцем. Все же, однако, перебегать с улицы на улицу приходилось часто. Зоя почти смирилась со своей новой участью. Но ведь холодно же было той зимой, и она запомнила, как поеживалась на ветру в своей старой шубенке, как пританцовывала на снегу, чтобы согреть ноги в худых башмаках. Еще ничего складывалась жизнь в общении с покупателями, попадались среди них и умные, проницательные люди, понимавшие, что она не простая торговка, а та, достойная очень многого в этом мире, с которой, однако, жизнь обошлась чересчур жестоко, а вот когда долго никто не подходил к ней и не спрашивал, чем она торгует и почем вся эта чепуха, которую она разложила на временном, быстро исчезающем при первых же признаках опасности лотке, Зоя испытывала чувство жуткого, окончательного одиночества. Его она запомнила с ясностью большей, чем могла вместить ее впечатлительность, и потому она надолго потом намеренно забывала об этом пережитом ею чувстве, а воспоминание о нем приходило всегда вдруг и с насильственностью, обжигая, как что-то сумасшедшее и злое. Иначе сказать, Зоя не сумела присоединить это чувство к своему общему жизненному опыту, а в сущности, она и не хотела этого делать. В какой-то момент торговля принесла ей сносный доход, и она, понадеявшись на его устойчивость, уже мечтала, как купит новую шубу, и туфли, и сапоги, и другие полезные, нужные и красивые вещи. А тут торговлю ее работодатели и прикрыли по каким-то своим причинам.

Как-то зашел к ней муж. Зоя распространила свою милость довольно-таки далеко, угостила его чаем. Они сидели в кухне. Зоя не спрашивала Милованова, как он поживает, опасаясь услышать жалобы. Он сам определил свое положение:

- Продал картину... ту, помнишь?.. эдакий огромный гриб на фоне ночного неба.

- Этого гриба не помню, а что продал, так это уже бывало, и ничего выдающегося в этом нет, - выразила жена свое отношение к жизнедеятельности мужа.

- Покупателю я понравился...

- Ты понравился? - перебила Зоя, выкрикнула словно в защиту своей собственности.

Милованов это оценил. Зоя по-прежнему считает его своим мужем, и вряд ли ей было бы легко кому-либо уступить его. А он был не прочь вернуться в лоно семьи.

- Мои картины понравились, и он еще хочет посмотреть на другие мои работы. Я и пришел взять кое-что.

Пока Милованов перебирал свои старые, сваленные в кучу холсты, Зоя обдумывала ситуацию. Покупатель, интересуется, уже купил что-то с грибом на фоне ночного неба, а может быть, купит и другие, а у нее так и не состоялись ни туфли, ни шуба, да и места в торговле, на время укрепившей ее положение, больше нет. От миловановских продаж не разбогатеешь на шубу и туфли, но они все-таки устраняют угрозу, что завтра придется положить зубы на полку, а это сейчас для нее как раз главное. Уберечься, спасти себя! Войдя в комнату, где Милованов паковал отобранные холсты, Зоя, из глуповатой улыбки выпрыснув на лицо целое искусство всевозможных отражений происходящей с ней и готовой отдаться и мужу душеспасительности, сказала:

- Ну, я не проголосую обеими руками за то, чтобы ты жил здесь, но я и не против этого.

- Потому, что у меня дела пошли на лад?

- Да какой там лад! - мгновенно ожесточилась и скинула с себя шутовство Зоя. - Можно подумать, что тебе за твою мазню дали миллион!

- Не будем ссориться, не нужно, Зоя, - сказал Милованов рассудительно. - Нет лада в целом, зато мы умеем ладить друг с другом. И раз мы теперь снова вместе, я эти картины никуда не понесу и сам сегодня же переберусь сюда, а покупателя приглашу к нам, и он здесь все посмотрит.

- Но ты же уверен, что я из-за денег решила с тобой помириться!

- А хотя бы даже из-за денег, что с того? Это все равно минутный порыв... ну, то есть ты испугалась, что я уйду и денежки тебе не достанутся, а они тебе, похоже, ой как нужны! Но за этим ведь стоит нечто большее. Мы в любом случае умнее денег и разных временных обстоятельств. Разве не так? Есть, есть глубина в наших чувствах, в нашем понимании жизни. Я, Зоя, сейчас побегу, мне нужно, дела кое-какие, а когда вернусь, я тебя зацелую. Ты поймешь, как я соскучился по тебе.

Зоя приятно улыбнулась. Слова мужа растопили ее сердце, и болезненно шевельнулась ее душа в ожидании мужских ласк. Его возвращение прошло весело.

Всякий разрыв тяжело давался им обоим, а после примирения сразу надежно залечивались раны, сглаживались и словно не было о них больше и помину. Начиналось опять испытанное, привычное. Милованов в обыденности порой не просто раздражался на жену, он молчаливо и зло ненавидел ее неуважение к его искусству, презирал толстуху за постоянные напоминания, что муж должен быть прежде всего кормильцем, но раз уж нынче вытекала из кризиса мысль, что с истощением дарования жизнь кончается, так и складывалось некое общее положение, что Зоя, мол, скорее и вовсе почти ничего не значит для него. Впрочем, нынче былое не заглядывало с прежней уверенностью в настоящее и все испытанное и привычное словно оделось в новые одежды, обрело неожиданную остроту и угловатость. Милованов потихоньку сбывал старые свои работы, новых не делал, и у него не было надежды, что когда-нибудь все еще вернется в знакомое русло и восстановится в хорошо известном ему виде. Слишком задела его мысль об исчерпанности ресурсов, выйдя изнутри и тотчас создав невыносимое внешнее давление.

У Зои могли быть в спасение ему и слова, и меры всякие, и просто красивые и значительные выражения лица, но под величавую сень идеи о вероятном уходе из жизни он и не думал вводить Зою, в этом пренебрегая ею как чем-то неуместным и бесплодным, не развившимся до возможности понимания. А Зое, раз уж ее жизнь и дома, и в пути на Ростов складывалась обычным манером, совсем не нужна была большая причина для постоянных возобновлений упреков в адрес мужа. Достаточно взглянуть на окружающие дорожные красоты, чтобы отнюдь не лишним образом прояснилась несостоятельность художника Милованова. Исчерпали, ничего не решив, тему трусости, остановились попить кофе, а как поехали дальше, критический дар Зои заработал с новой силой.

- Вон как красиво, - сказала она. - Осень, березки в лесу стоят голые, а от прозрачности вид совсем не хуже, чем летом.

- Да, да! - пискнула с заднего сидения Любушка. - Слов нет, какое чудо! Зачем слова? Молчи, Зоя! Я наслаждаюсь!

Милованов тоже подтвердил наблюдение жены. И тем попался на удочку, забыв, что когда начинает она задушевным тоном повествовать о предметах внешних, не касающихся сиюминутных проблем семьи или близких людей, это чаще всего означает медленное и упорное продвижение к критике его, Милованова, способностей и, разумеется, недостатков. Возможно, Зоя не всякий раз сознательно подводила к этому, но тогда уж из какого-нибудь возражения мужа у нее непременно загоралось негодование на преисполненность Милованова сознанием собственной исключительности. Сейчас Зое и не нужно было долго вывертываться в поисках проторенной дорожки.

- А ты, Ваня, художником себя называешь, - заговорила она с не определившейся еще угрозой, но уже неприятным Милованову тоном. - Какой ты художник! Посмотри на лес, на дорогу, на все эти деревеньки. Вот истинное. А у тебя? Где в твоих картинах душевное? У тебя, например, грибы. Начнешь грибы изображать, да и покончить никак не можешь. Грибы маленькие и большие. Грибы реалистические и грибы фантастические. Мол, серия. А смысл какой? Одна форма. Гриб у тебя получается, если можно так выразиться, бесчеловечный, бессодержательный он, стоит на переднем плане картины без какого-либо отношения к миру подлинных чувств и проблем. Хотя, конечно, выписан мастерски. Но - одна форма.