– Да? Зачем?

Объяснить не составило труда:

– Чтобы демонстрировать свою бедность, я полагаю.

Очень показной жест, подумала тогда Элевайз, и пользы от этого обмена никакой, поскольку Гуннора особо попросила Элевайз сохранить для нее крест в надежном месте. Было бы гораздо убедительнее, если бы она попросила аббатису продать чудесную вещицу и использовать выручку для бедняков.

– Значит, когда Гуннора умерла, на ней не было ее собственного драгоценного креста?

– Нет.

Тот крест по-прежнему лежал в укромном месте в комнате Элевайз, она недавно проверяла. А теперь и второй, найденный возле Гунноры, был там же, вместе с первым.

– Деревянный крестик все еще был на ее шее, но каким – то образом он соскользнул под лопатку. Вероятно, лишь другой монахине пришло бы в голову поискать его там.

– Изнасилование, которого не было, – задумчиво повторил Жосс, – и теперь кража, которой не было.

Он пристально посмотрел на Элевайз.

– Аббатиса, похоже, единственное, с чем мы остались, это – убийство.

Они шли бок о бок вверх по склону холма, возвращаясь к аббатству. Жоссу не приходилось слишком укорачивать шаг, – Элевайз была высокой женщиной.

С этой стороны аббатство не представляло собой такой уж неприступной крепости. Что же, вполне понятно, подумал Жосс. Ворота, сквозь которые он вошел в монастырь, смотрели на дорогу, и даже в том случае, если дорога была малоезжей, хозяйства такого размера и такой значимости, как аббатство Хокенли, обычно подчеркивали свою внушительность высокими стенами и крепкими воротами, которые по ночам запирались на замки и засовы.

Отсюда, из зеленеющей долины, чье спокойствие недавно было нарушено злодеянием, аббатство выглядело менее грозным, а его ворота, продолжал размышлять Жосс, вряд ли представлялись серьезным препятствием для того, кто вознамерился бы проникнуть внутрь. Впрочем, и это было понятно – часть общины жила внизу, в долине, и им, вероятно, требовался более свободный доступ на главную территорию.

В любом случае, это было пищей для размышлений.

Пока они приближались к воротам, Жосс продолжал вглядываться в аббатство. Теперь, когда он побывал внутри, он уже мог детально представить, как там располагались отдельные постройки. Отсюда, впрочем, как и с дороги, было видно, что самое высокое здание – это церковь; вдоль одной ее стороны тянулось, как Жосс теперь знал, больничное крыло. К другой стороне примыкала длинная постройка, в которой монахини спали. Она была немного выше, чем больничное крыло. Жосс вспомнил короткую лестницу, по которой ему и аббатисе пришлось пройти, чтобы оказаться у двери. Жосс заключил, что должна быть еще одна лестница, ведущая из спальни прямо в церковь, – для того чтобы сестры, услышав призыв колокола, могли прямо из постелей отправиться на ночную службу.

Постройки, с трех сторон окружавшие внутренний двор, включали, как Жосс хорошо помнил, маленькую комнату аббатисы, а также, судя по всему, трапезную и исправительный дом. Когда он въезжал в главные ворота, конюшня и строения, более всего похожие на мастерские и кладовки, были справа; слева располагался домик привратницы.

Теперь он изучал остальные здания. Расположенные возле задней стены аббатства, они возвышались перед ним. Слева от церкви, совсем близко от нее, стояли два здания. Одно, казалось, было просто пристроено к церкви; другое, поменьше, располагалось отдельно, там, где боковая и задняя стены аббатства соединялись, образуя угол.

Судя по уединенности здания, это был дом для прокаженных. Если так, то оттуда закрытый проход должен был вести к той части церкви, которая предназначалась исключительно для нужд прокаженных и ухаживающих за ними сестер. Жосс горячо надеялся, что ему никогда не придется вести расследование в этой части обители.

Довольный тем, что он составил мысленную схему зданий аббатства, Жосс вновь вернулся к убийству.

После нового признания аббатисы его мозг заработал с удвоенной силой. Богатый крест, оставленный на месте преступления, – нет, заранее предназначенный для того, чтобы он остался там, так как мертвой женщине этот крест не принадлежал, – мог означать только одно: кто-то еще раз попытался спутать все факты. Сделать так, чтобы убийство Гунноры выглядело как неудавшийся грабеж, равно как убийца приложил все силы, чтобы преступление походило на изнасилование.

Жосс все больше убеждался в том, что человек, перерезавший горло девушки, явно не был мелким подонком, выпущенным из местной тюрьмы. Если только не предположить, что в стенах тюрьмы содержался кто-то с куда более изощренным умом, чем у заурядного браконьера, мелкого карманника, овцекрада или пьяницы, позволившего кулакам взять верх над здравым смыслом.

«Моя работа здесь окончена, – думал Жосс, когда они с аббатисой достигли монастырских стен. – Я мог бы вернуться в Тонбридж, сообщить местным властям о моих находках, и от домыслов о милосердном жесте короля Ричарда, приведшем к жестокой смерти, не останется и следа. Местные власти, так же как и я, признают, что это убийство – нечто гораздо большее, чем просто грабительское нападение, совершенное в минутном порыве и случайно закончившееся смертью».

Однако Жосс хорошо знал, что ему пока еще не время возвращаться в Тонбридж. Насколько основательнее была бы выполнена его задача, насколько более достойными похвалы были бы его действия, если бы он мог указать не только на то, кто не совершил это преступление, но и на то, кто совершил его.

Что ж, если он намерен идти до конца – и эту мысль поддерживало все его существо, – то следующий шаг ясен. Неприятный шаг, ввиду стоящей жары тем более неприятный, но – совершенно очевидный.

– Аббатиса Элевайз…

До этого момента они шли молча. Жосс еще отметил про себя, что монахини вообще – замечательные попутчицы, если нужно что-нибудь обдумать. Особенно – он немного повернулся, чтобы взглянуть на аббатису – вот эта, чей высокий лоб и проницательные глаза так ясно свидетельствуют об интеллекте.

– Да, – отозвалась она, легким наклоном головы поблагодарив Жосса за то, что он учтиво остановился, пропуская ее в ворота.

– Аббатиса, я должен просить вас разрешить мне одно дело… К великому сожалению, это крайне необходимо. – Он умолк. Боже, правильно ли это? Необходимо ли это? Уже не в первый раз Жосс пожалел, что у него нет необходимого опыта. Как бы он хотел, чтобы его крещение в купели расследования состоялось раньше, а не сейчас.

Но даже если Жосс и ощущал себя новичком в раскрытии жестоких преступлений, ему было не занимать здравого смысла и логики, которые подсказывали ему то, о чем он собирается просить, очень важно. И, прежде чем он смог передумать, Жосс сказал:

– Мадам, я должен увидеть тело.

Элевайз ответила не сразу, но Жосс обратил внимание, что она неожиданно свернула в сторону церкви. Над входом он увидел великолепный резной тимпан.

– С тех пор как ее нашли, прошло около двух недель, – сказала аббатиса.

– Да, я знаю.

– И сейчас июль, сэр. Необычно жаркий июль.

– Да, это так.

Они стояли перед церковными дверями. Аббатиса внимательно смотрела на него, загораживаясь рукой от яркого солнца. Жосс выдержал ее пристальный взгляд, совладав с искушением стыдливо опустить голову, как если бы его поймали на непристойных мыслях. Он не мог прочитать выражение ее лица: казалось, оно просветлело. Улыбки, растягивавшей полные губы Элевайз и создававшей ямочки на щеках, сейчас не было, и только по ее отсутствию он понял, что уже привык считать улыбку характерной чертой аббатисы.

Он был уже готов повторить свою просьбу и объяснить ее причины, но тут аббатиса протянула руку и приподняла тяжелую щеколду.

– Я покажу вам дорогу, – спокойно сказала она.

Жосс последовал за аббатисой вниз по короткой лестнице, ведущей в церковь. Она преклонила колени, он сделал то же самое, затем Элевайз прошла нефом мимо тщательно отгороженного помещения, судя по всему, боковой часовни – часовня для прокаженных? – потом, не доходя пяти шагов до алтаря, повернула налево и открыла другую, совсем маленькую дверцу. За ней также была лестница, но уже не широкая, с низкими каменными ступенями, а узкая и крутая винтовая, сделанная из дерева.