Поиск
За ней я, что б исправить итоги дел дурных,
Зло возместить на благо, отмыться от своих
Пороков и коварства её. Но предпочёл
Не выходить из дома, коль силы бы нашёл
Преодолеть смазливость её и волшебство,
Во мне что беспокоит мужское естество.
Вот потому я более способен мир творить,
Как честное Железо, а Золото вредить
Способно только, каждому дано то распознать,
Смутьянкой и изменницей что б даму обозвать.
Как хвастается, подлинно б те письмена прочла
Тех, чьи здесь называла нередко имена,
То ей пришлось, наверно, свой откусить язык,
Чем клеветать, иль он бы от этого отвык.
Ведь многое, что было ей связано со мной,
К ней возвратилось ныне, действительно такой.
Подобна двум монахиням соперница как раз,
Когда так поступает, гласит о них рассказ.
Девицы, солидарные между собой во всём,
Вдруг разочаровались в духовнике своём.
Возможно ль покаяние мужчине принимать
У женщины, и может ль он тайны их познать?
Обычному священнику никак того нельзя.
Из тех монашки были, святыми что себя
Надменно почитают, раз церковь – мать для всех,
То лишь глава той Матери имеет право грех
Их ведать, как наместник царя времён Христа.
Посовещались, мысль была у них проста.
Отправились, тщеславием ослеплены своим
За милостью такою к престолу папы, в Рим.
Как папа Римский понял, в чём дело было тут,
Через три дня ответ дать велел, сказав: «Пусть ждут»!
При этом на хранение дал золотой ларец,
В котором птица спрятана. Премудрости венец,
Святыня драгоценная им названа была,
Условие поставил, что б вовсе не могла
Из этих девиц каждая в ларец тот заглянуть,
Оберегала тщательно, отправил в добрый путь.
Коль будет дар бесценный тот ими сохранён
И после, нераскрытый, обратно возращён,
Пообещал святейший, он удовлетворит
Все их желанья тайные и щедро наградит.
С поклажей возвратились монахини к себе
И принялись раздумывать, верны своей судьбе.
И вот другой сказала одна из них: «Сестра!
Я чувствую, не выдержать двоим нам до утра,
Не то, что трое суток, назначенный нам срок
Блюсти своё условие. Удел наш как жесток!
Хотелось на святыню одним глазком взглянуть,
Не даст нам любопытство спокойно и вздохнуть.
И хоть нам папа строгий и дал на то запрет,
Я более не в силах, перед собой секрет
Имея, здесь в неведенье об оном пребывать,
Поэтому желаю хоть мельком разузнать,
Что спрятано в вместилище изящном, там, внутри».
«О нет, сестрица, – молвила другая, – не смотри!
И Еву, и Пандору порок тот погубил,
А Лотову супругу и в пепел обратил.
Уж лучше имя честное и званье сохранить,
Чем любопытством праздным всему здесь навредить».
Два дня так проскочили, другой пришёл к концу,
А мысли у монахинь обращены к ларцу.
И вот одна сказала: «Придётся открывать,
Когда нам любопытства молитвой не унять.
Лишь взглянем на святыню и вновь ларец запрём.
Кто нам не даст вдруг ныне остаться при своём»?
Встревоженная птица и в щель смогла порхнуть,
Едва чуть приоткрылся ей на свободу путь.
И любопытных женщин охватывает дрожь,
Не знают, что им делать, заметят ли их ложь?
Предстали сёстры перед Святейшего лицом,
Взор долу обратили, стоят с пустым ларцом.
Его открыл сам папа, в нём птицы не найдя,
За то должны монашки пенять уж на себя.
А на вопрос, где птица, у них ответа нет,
Сказали, что не знают, какой там был секрет.
И рассердился папа, и молвил горячо:
«Не видели вы гнева понтифика ещё.
Вы думаете, мог я пустой вам дать ларец?
Испытывал я ваших тем чистоту сердец,
Я раскрывать сей ящик вам ясно запретил,
А вы туда залезли… Что б я вам отпустил
Грехи от Бога лично – большая наглость в том,
За это пожалеете вы ныне и потом.
И коль вам не по нраву священник приходской,
Тем более нельзя вам смущать тем мой покой!
Я вижу лишь гордыню и глупость в вас, и спесь,
Монахинями можете уж не считаться здесь,
Постигнет наказанье за дерзость этих жён,
Которыми ларец мой пустым был возвращён.
Вернитесь же в обитель, я милость проявлю,
Но братию с смиреньем любите вы свою.
Обычные вы женщины, так с прочими обряд
Вам исполнять бы надо, никто не виноват,
За исключеньем вас лишь. Где ваша чистота?
Обычный ум в вас женский и ложь, и суета.
Не только чести можно гордынею лишить
Себя, но и проклятье навеки заслужить».
Вот так же и истица ведёт теперь себя,
Бахвалится и льстится, запретное любя,
Хотя ей пустословья строжайше надлежит
Беречься и родителя на то запрет лежит.
А если так, то к тайнам пусть доступ не дадут
Ей, оказать доверие такой – напрасный труд.
Она же утверждала, сколь пользы всем несёт,
Как ценными камнями снабжают все её.
Имеет что носитель и славу, и почёт,
Когда её ценитель с ней дружбу заведёт.
А я одно бесчестье способен вызывать,
По мненью той, которая посмела оскорблять
Меня, отборной бранью облив теперь всего,
Убийцей и мятежником зовёт, умножив зло.
Уж коль та за зубами не держит языка,
С неслыханным презрением глядит всё свысока,
То и я сам не буду удерживать себя
И о себе поведаю, толковое любя.
О славе, от рождения приобретённой мной,
О пользе несомненной, не знает о какой
Бессмысленное Золото, всю грязь его открыв,
Которой поливало меня, тем уязвив,
Всех ослепить стараясь лишь блеском показным,
То я всё красноречием низвергну здесь одним.
К кому, заслуги видя, мы взоры обратим?
К тому, кто их причина, кто был Творцом одним,
Источником тех благ, что сподоблен я иметь
И в полученье коих смог прочих преуспеть.
Ведь в деле мне замены особо ныне нет,
Что людям если делают, в чеканке ли монет,
Ценою даже в квентин кто хочет смастерить
Любую вещь, тот должен меня употребить.
Ведь молот и резец я, чекан и штихель с ним,
Колосник золотарский, напильник и зажим.
Ведь без меня и девица себя не даст познать.
Я без неё ж спокойно могу сам пребывать.
Без моего участия нет пользы от неё,
Промолвлю без пристрастия, – содействие моё
Там требуется часто, и от моих услуг
Имела часто пользу, хотя я ей не друг.
Она же говорила, что всеми почтена,
Желанна и любима везде она одна.
Отчасти это правда. Но ищут его те,
Кто пребывает праздно в тревожной суете.
Обычно люди власти, солдаты, богачи,
Которые порою так в рвенье горячи,
Что, вечному проклятию причастны, в ад идут,
А кто его не знает, те души берегут.
Хоть жизнь их не богата, зато она проста,
И совесть их пред Господом достаточно чиста.
И этим я помощник, и благодарен так
Мне за в труде содействие накормленный бедняк.
И хвалится особа среди металлов та,
Что ей дана особая из них всех красота.
При этом благородство и постоянство есть,
В согласии всё связанно, её спасая честь,
Ряд сложных испытаний проходит без потерь
И все проверки выдержать способна, лишь поверь.
На это я отвечу, что коль и не лгала
Особа эта в чём-то, но лжи всё ж изрекла
Поболее, чем правды, особенно ввиду
Того, что извергала в мой адрес клевету,
Виня несправедливо. Мошенница она,
Скажу теперь уверено, молвой заражена,
У ней назваться Золотом прав твёрдых-то и нет,
Обманщица она лишь, причина многих бед.
Что б доказать всё это, прошу я обыскать
Её, судья почтенный, и истину признать.
Ведь лишь одни орудия обмана скрыты там,
Проверьте, коль не верите вы рыцаря словам».
Меркурий изумлён был, а Солнце – смущено.
Подобным предложением оно поражено.
Вся затряслась, багрова, открыло только рот,
Но слово после слова оттуда не идёт!
Кто предложить осмелился бедняжку обыскать!
И как проделать это, что бы не оскорблять?
Но отыскал Меркурий исход, он мудрый ведь,
Отвёл от прочих Золото и подослал к ней Медь.
И эта Медь прощупала бока у лгуньи, грудь
И под корсаж к той даме успела заглянуть.
А после даму эту в порядок привела
И пред судьёй открыла всё, что на ней нашла:
Свинцовые опилки и всякий прочий сор,
И в виде пыли олово, – всем ясен был позор.
Флаконы с гнусной жидкостью извлечены на свет…
По-прежнему у Золота слов не было и нет.
Такими ухищреньями дурачило весь мир,
Вот те приспособления, которыми и жир
Отсутствующий даден был порой худым стадам,
И шьётся гниль в подошвы к приличным сапогам.
Нахмурился Меркурий, он Солнцем оскорблён!
И молвил деве этой: «Теперь известно, что
Полна ты всякой гнили, заёмной мишуры,
Что ложь сплошь и ничтожество теперь твои дары.
Хвалилась зря пред всеми ты тем, чего и нет
В тебе, я не желаю тебе давать ответ.
Какое оскорбление ты нанесла суду!
Сметь выдать за достоинство подделку, ерунду!
Понятна и известна цена твоих красот,
Ты женщина бесчестная, позор в тебе живёт»!
Затем и Марс промолвил: «Ты сам узрел, судья,
Какие здесь последствия имела речь моя.
Не зря я ведь настаивал: безумие её
Вдруг выскочит наружу и станет явным всё.
И где все драгоценности всех пышных её слов?
Вот, глупости неслыханной и приговор готов».
А Злато отвечало: «Пятнать что мою честь?
На всё то разрешение во мне от власти есть».
Железо возражало: «Высокий господин,
Ложь – это разрешение. Там случай был один…
И к делу не относится, нельзя ломать закон
И под себя подстраивать, что б был удобен он.
Есть выше разрешений вещь, указов всех властей, –
И это – только истина, не ложь же всех мастей?
Напротив, власть преследовать должна ложь и обман.
Оправдывалось Золото: приказ такой был дан!
Меня не удивляет, ведь тот, кто виноват,
Тот всячески желает других втянуть в разврат,
Всем приписать стремится свою вокруг вину,
Не хочет обратиться к себе лишь самому.
Коль дамой благородной она б и впрямь была,
Я б менее настойчиво хулил б её дела,
Когда б, Землёй рождённая, не знала бы Огня
Своим отцом, заставила бы замолчать меня.
Но наглое притворство меня премного злит,
И так же говорю я, она как говорит.
Ну, не давать ж в обиду плутовке честь свою?
Коль промолчу, то правды вовеки не узрю.
Меня коль в пустословии заметил кое-кто,
То попрошу прощения, но кое-что ещё
Добавлю в подтверждение всех истинных речей.
Всех раздражает Золото надменностью своей,
Об истинном согласии в природе говоря
И проча в образец его, конечно же, себя,
И что другой из наших не может повредить
Ему и тем обиду с ущербом причинить.
Да, это однородность, незнание Огня…
Но за кого мошенница здесь выдаёт себя?
Ещё она пыталась вдруг прямо вровень встать
Здесь с Философским Камнем и свойства приписать
Себе его. И красной девицею зовёт
Себя, Тинктурой то есть, к которой был почёт
С времён древнейших самых средь разных мастеров.
Не слыхивал я прежде таких безумных слов!
Три камня вообще-то на свете, как гласят
Мужей трактаты мудрых. Когда их различат,
Животный, минеральный там будет, травяной, –
Знакомые так пишут с наукой важной той.
Есть мнение другое… Однако не один
На свете всё же Камень, а некий Целестин
Сумел 12 вовсе камней тех насчитать.
А Золото посмело единственный назвать,
В свидетели взяв разных немногих мудрецов.
Пускай один тот камень, но свойств набор таков:
Он все в себе три свойства способен совместить,
Но как же может Золото в себе всё то носить?
Явили прародители вещь эту в мире сём
И будто бы в животном он прежде был, о чём
Ещё никто детально из смертных не писал,
Но микромиром каждый из мудрых бы назвал.
Ведь много он имеет свойств разных и чудес,
И ты, Меркурий, знаешь, каков моих слов вес.
Философы известные, какими славен мир,
Названье тому камню придали: «Эликсир».
Его производили из ртутных встарь камней,
И красное, и белое он совмещал в себе.
И это, видно, Золоту известно хорошо!
Его высокомерие уж далеко зашло,
Поэтому молчит пусть и не бранит других,
И больше, чем положено, не хвалит свойств своих.
Да, вспомним, как сказало здесь про каменьев дар,
Про то, что духовенство – его поклонник чар.
А я скажу: «Сомненье меня при том берёт,
И то высокомерье свободу мне даёт».
Да, признаю я, разных камней я не ношу,
Не дарят мне рубинов, алмазов, но скажу,
Что камень получаю один порой и я,
В союзе с этим камнем есть польза от меня.
И камень этот – жернов, он мукомолен честь,
Заслуг моих и прочих довольно сложно счесть.
Любой гранится камень при помощи моей,
Искусства и ремёсла с весьма древнейших дней
Меня высоко ценят, я колыбель творю,
Дарю плуг земледельцу и для вина бадью.
И в каждом производстве я ведь необходим,
В оружии и латах – и на войне носим.
Я в горести и счастье, повсюду я и здесь,
А потому отставьте тревожить мою честь!
Для скорняка, сапожника, а так же для швеи –
Игла я, между прочим, и в том дела мои,
Что б рыбаку крючок дать, а рыцарям – их меч,
Что б те могли раздоры и смуты все пресечь.
На поле ратном, в чаще, средь мирного труда
Я самый настоящий помощник, мил всегда.
Я возвожу строенья, чего никак нельзя
И попытаться Золоту, работа то моя.
И хоть с моим участием порой творится зло,
За что в запале Золото меня ругать взялось,
Но поневоле это свершается со мной,
Вина иль небольшая, иль вовсе никакой
Во всех тех беззакониях моей особо нет,
Является ведь Золото причиной этих бед,
Ведь род людской от похоти безумствует по ней,
По той девице сохнет, раб алчности своей.
Коль гнев и зависть меньше бы владели здесь людьми,
То дома б оставался я, не стал бы выходить
Туда, где много мерзкого и гнусного стряслось
Лишь для добычи Золота, страданий бы принос
И горя прекратился бы тот, что творился мной,
И я тогда обрёл бы желанный всем покой.
Доверие тогда бы от всех я б получил,
Не я же ведь убийца, а тот, кому служил.
Деревья избавляю я от сухих ветвей,
Червей всех истребляю, вредителей полей,
Во всех делах на свете используют меня,
В строительстве и пахоте, с достоинством ценя.
Даю кормиться каждому я, и не как она –
Я не отвергну жаждущих, гордыня мне чужда.
Лишь тот, кто презирает меня, тот мной презрен,
Для нищего я к лучшему начало перемен.
В беде я помогаю, раздоры прекращу,
Нечестных покараю, достойных защищу.
Храню я справедливость, поддерживаю мир,
А Золото не может, самой себя кумир!
Везде царило б право, и лучше всем жилось,
Когда б не умножало оно на свете ложь.
Я друг для всех: для бедного, а так же богача.
Так для чего бесчестить меня ей сгоряча?
Ведь я замок для Золота, запор его и ключ,
Защита ему верная и путеводный луч.
Да без меня самой ей не обойтись никак,
Явить её могу я, дать форму ей и знак.
Я голос дам для мессы и колокольный звон,
И в радости с печалью я с мудрым сопряжён.
Но сам ни огорченья не ведаю тогда,
Ни бурного веселья, а просто, как всегда,
Служу лишь справедливости и только ей одной,
Что б дать добру дорогу, зло истребив собой.
Я на переднем крае, в событий густоте
Без страха и сомнения всегда на высоте.
Достоинства, пожалуй, свои перечислять
Пора уж прекратить мне, нелепо восхвалять,
Однако, было Золоту здесь самое себя.
Добавлю, в завершение, о господин судья,
Фраз несколько об истинном здесь положенье дел,
Что б положить бахвальству истицы той предел.
Духовности и святости защитницу собой
Она представить тщилась, не будучи такой.
Наш Бог, начальник воинств, когда-то обещал
Адаму, что с женою во грех когда-то впал,
Спасти род человеческий от гибели и зла,
И воля Его высшая спасенье принесла.
Когда он воплотился и стал как человек,
Чрез женщину спустился, родившись, что вовек
Ни разу не случалось подобных раньше дел,
Он пожелал изведать страдания предел,
Что б этим мир весь зримый вокруг преобразить,
Чрез муку родовую ошибку искупить.
Ну, самому я Богу немало услужил
И плоть Его, возможность имея, пригвоздил.
И не служило Золото Железу-Марсу, мне.
Отметил я всех верящих, став чище и светлей.
И мы, металлы, стойки вдруг стали на пути
К сиянью Вечной Истины, что бы его пройти
От прежнего невежества, язычества и тьмы,
Так стали обращёнными, начав с меня, все мы.
Я дух Его священный от плоти отделил,
В Его вонзившись сердце, источник тем открыл
Неизречённой милости, который тек едва
Пять тысяч лет, примерно. Теперь забило два
Потока – белый с красным – оттуда, из Христа,
Один из них – Тинктура, другой же Простота,
Иначе – Верность, Стойкость. Кто выпьет же из них,
Тот больше не захочет ввек жидкостей иных
И станет совершенным и телом, и душой.
Обрадовал всех ангелов поступок смелый мой,
А бесов он премного при этом огорчил,
То, чему нет и равного по силе, я свершил.
Итак, судья, проверь же, подумай, разбери,
Кто из двоих нас более права обрёл свои.
Ты хорошо ведь знаешь природу всю мою
И, я уверен, дашь мне защиту ты свою,
Замолвив слово доброе, гордыню укротив
Несносной этой женщины, смиренье ей привив.
Прошу тебя я вынести последний приговор
И подвести итог словам, звучавшим до сих пор».
А Солнце отвечало, смутившись: «О судья,
Ты хорошо ведь знаешь, что представлю я,
Ты мудр необъятно, доверюсь я тебе
И, думаю, не будет здесь бед в моей судьбе.
При вынесенье верного решенья не возьмёшь
В расчёт слова Железа ты, коль истину блюдёшь,
И так, как на преступницу, на Злато не воззришь
И дело справедливости великой совершишь,
И пресечёшь Железа постыдные дела,
Чего, как я признаюсь, всё время я ждала.
Пускай познаю радость, молю, я всей душой.
Суду вверяюсь, Богу, тебе, Меркурий мой».
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: