Оксана то ли недоуменно, то ли равнодушно пожала плечами и поплелась через прихожую. Том проводил ее взглядом и тихонько захлопнул дверь.

Ее чудные волосы, особенно крупная завитушка между лопатками, посредине спины, все время стояли у него перед глазами. Уже сидя в удобном и мягком кресле межокеанского лайнера, Том, казалось, до сих пор чувствовал их запах… Оксана, его чудесная Оксана, не должна была ощущать ни малейшего дискомфорта!.. Том тяжело развернулся и посмотрел в иллюминатор. Внизу растрепанной ватой лежали белоснежные облака, позолоченные утренним солнцем. Белые с золотом, как ее волосы… Он вдруг вспомнил, что именно в тот день возникла эта прозрачная стена. Теперь, целуя губы Оксаны, лаская ее плечи, он постоянно ощущал легкий холод музейного стекла. Она была где-то рядом, как драгоценный бриллиант, прикрытый прозрачным колпаком, и все же до нее нельзя было дотронуться. Нельзя, просто потому, что нельзя! Пусть лучше будет скучно, однообразно и без искорки живого огня. Пусть будет только физическое облегчение, разливающееся от живота к груди и ногам, пусть будет паршиво и гадко на душе, так, будто сделал что-то нехорошее, недостойное. Пусть лучше так!.. Потому что не может быть ничего отвратительнее, оскорбительнее для глаз красивой женщины, чем наблюдать неуклюжую, неконтролируемую животную страсть толстого сорокалетнего мужчины. Ничего не может быть отвратительнее для женщины, которая этого мужчину не любит…

Неслышно подплывшая стюардесса предложила на выбор вино, коньяк, виски и джин. Том вежливо отказался. И без алкоголя его достаточно сильно укачивало в самолете. Он никогда не был «настоящим, крутым мужчиной» и, стыдно сказать, боялся высоты.

Взобравшись однажды на самую безумную, опасную высоту в своей жизни, когда Оксана запросто сказала: «Да, я буду твоей женой», он совсем по-детски ахнул. Она не рассмеялась и снова внятно повторила: «Я буду твоей женой, потому что мне с тобой хорошо». И он, бедный, наивный Том Клертон, решил, что и в самом деле сможет сделать так, чтобы ей было хорошо, чтобы она ни в чем не раскаивалась. Но не получилось… Он еще по-прежнему продолжал гордиться ее красотой и обаянием, а на фигуры и лица других женщин смотрел только для того, чтобы безоговорочно и с удовольствием сделать сравнение в Оксанину пользу, но уже с тревогой замечал, как тают и тускнеют живые искорки в ее глазах. Она уходила куда-то за горизонт, отдалялась, но, самое главное, стала несчастной. И виноват во всем был только он, самонадеянный и эгоистичный Том Клертон. «Это обман во благо!» — прошептал он и закрыл глаза…

В Шереметьеве его встречал шофер фирмы Михаил с какой-то невзрачненькой молодой девушкой, переводчицей. Увидев ее, Том едва заметно улыбнулся: помнят в Российском филиале романтическую историю с Оксаной и, наверное, поэтому тактично присылают серых мышек. Когда она подошла вплотную и уже протянула руку, он не без удовольствия и некоторого самолюбования поздоровался на довольно приличном русском, чем привел девушку в смущение, а водителя в столь же бурный, сколь и фальшивый восторг. От этого чрезмерного проявления эмоций с бесконечными «о!», «здорово!», «абсолютно без акцента, мистер Клертон, как будто вы в Рязани выросли» ему мгновенно стало досадно. В самом деле, чего он выпендривается, как мальчишка? Том сам прекрасно знал, что говорит по-русски еще слабо. Оксана смеялась, когда он, старательно вытягивая трубочкой губы, пытался «естественно» произнести слово «теща». Этому русскому Михаилу тоже наверняка показался смешным нелепый толстый англичанин с его полиглотскими потугами, но субординация предписывала восхищаться, и он восхищался, да еще с этим отвратительным налетом лубочного панибратства, предназначенного специально для иностранцев, как матрешки на Арбате.

— Будьте любезны, отвезите меня сначала на улицу Рогова, а потом поедем в офис, — сказал он уже по-английски, обращаясь к переводчице. Та кивнула и повторила шоферу то, что Том, после почти двух лет жизни с русской женой, вполне сносно мог бы выговорить по-русски. Синий «Мерседес» мягко тронулся с места, а Клертон принялся повторять в уме все то, что Оксана просила передать родителям на словах. Дома оказалась одна Людмила Павловна. Толком не рассмотрев подарки и суматошно вывалив их прямо на кресло в прихожей, она бросилась ставить чай, доставать из холодильника водку. Тому нравилась эта женщина, нравились ее домовитость и доброта, но он, убей Бог, не знал, о чем с ней разговаривать, тем более на его-то несовершенном русском. Он очень обрадовался, когда в разговоре возникла пауза и стало возможным, медленно подбирая слова, объяснить, что внизу, в машине, его ждут люди и сейчас нужно непременно ехать в офис, а вот потом, как-нибудь потом…

— Так вы, значит, в гостинице остановитесь? — почему-то грустно спросила Людмила Павловна, называющая зятя исключительно на «вы». — Не у нас?

— Да, в гостинице удобнее для работы, — мягко ответил Том. — Но я обязательно приеду к вам на ужин, как только выдастся свободный вечер. Обязательно.

Если не считать непременного банкета в фирме, вечерами он будет свободен. Бродить по Москве не хотелось, ходить в русские театры, хоть даже и в знаменитый, но приевшийся Большой, — тем более. Нужно было просто подумать в тишине и одиночестве и сосредоточиться перед принятием важного решения. Однако долгих и основательных размышлений не получилось. Оставшись в номере-люкс «Славянской» наедине со своими сомнениями, Том Клертон, измученный ожиданием, почти сразу же подошел к белому телефонному аппарату, стоящему на прикроватной тумбочке, и набрал сначала номер платного справочного, а потом Московской клиники номер 116…

Он никого не хотел вмешивать в это дело, поэтому не стал тревожить шофера и к ресторану «Камея» подъехал на такси. Возле входа дежурил швейцар в своей синей с золотыми галунами форме и огромной жесткой фуражке. Том, не выходя из машины, огляделся. Народу в переулке, как всегда, было немного, и среди нескольких женщин, неторопливо бредущих куда-то вдоль выгоревших бежевых стен старых домов, той, которую он ждал, явно не было. Водитель начал проявлять признаки нетерпения, неделикатно покашливая. Том поспешно рассчитался и, открыв дверцу, вышел из салона. На улице было довольно тепло, в сером шерстяном пиджаке ему даже стало жарковато. Он повел плечами и тут же встретил сочувственный и понимающий взгляд швейцара. Впрочем, старик мгновенно сделал профессионально-радушное, но непроницаемое лицо, когда заметил, что этот хорошо одетый мужчина в очках с тонкой металлической оправой направляется к дверям ресторана. Том мысленно одобрил его («Вы прежде всего на работе, любезный!») и вошел в предупредительно распахнутые двери.

В этом ресторанчике он бывал пару раз во время своего первого приезда в Москву и еще тогда оценил и хорошую рыбную кухню, и приличную музыку, а главное, удаленность от шумных улиц. Солидному и консервативному Тому Клертону нравилась тишина. А еще он любил розовую форель с ореховым соусом, которую в «Камее» готовили превосходно. А вот в «Репортере» подавали в основном мясо. Но от мяса во всех его видах приходила в восторг лишь Оксана. А он покорно поглощал баранину на косточках и нежную свинину, стараясь не смотреть на розовые кровяные прожилки, слушал ее тихий смех и правильную английскую речь. Он готов был полюбить даже медальоны из телятины под соусом, кажущиеся ему чрезмерно калорийными и слишком острыми; заранее любить все, что связано с Оксаной, и никому чужому не позволять вторгнуться в их мир… Поэтому встречу незнакомой женщине с низким грудным голосом он назначил в нейтральной и удаленной от посторонних глаз «Камее».

Однако время шло, а она не появлялась. К волнению Тома начало примешиваться раздражение. Взглянув на часы, он неодобрительно покачал головой. Неточности мистер Клертон не терпел. За соседними столиками пили вино и веселились хорошо одетые молодые люди, а он один, как сыч, сидел в углу перед наполовину пустым уже бокалом и думал о том, что же могло случиться? Без пятнадцати восемь легкая шторка на входной двери отъехала в сторону, и в зал вошла средних лет женщина в элегантном костюме кофейного цвета и туфлях на невысоких каблуках. Именно такой он себе ее и представлял. Ее глубокому грудному голосу, услышанному им впервые два часа назад по телефону, как нельзя соответствовали глаза, то ли карие, то ли янтарные, коротко постриженные светлые волосы и даже губы, хоть и чуть подувядшие, но все равно еще достаточно чувственные. Том поднялся из-за стола и увидел, как подошедший к женщине официант любезно указывает в его сторону.