Оксана категорически отказалась и уже спустя пять минут с тайным удовлетворением слушала, как мама названивает по телефону своим знакомым с просьбой одолжить на три дня что-нибудь «умопомрачительно вечернее». Конечно, можно было одолжить приличные вещи у однокурсниц, но уж очень не хотелось навлекать на себя потоки неизбежной едкой иронии, рассказав о своем намерении поучаствовать в конкурсе. Поначалу и без помощи подруг все складывалось как нельзя лучше…

За день до первого тура мама принесла домой в большом пластиковом пакете четыре платья и одни туфли. Оксана разложила наряды по кровати и только тут поняла, что не учла самого главного: почти все мамины приятельницы работали все на том же молкомбинате, имели маленькие оклады и соответственно примерно одинаковые, простенькие вещи. И красное платье с пышным бантом на груди, и гофрированный шелковый сарафан с накидкой-«болеро», и костюм из жакета и юбки, неуклюже пытающийся спародировать стиль Шанель, являли собой весьма жалкое зрелище. Вот только туфли и в самом деле были хороши: светло-бирюзовые с серебряной окантовкой и тонюсенькой шпилькой, они сидели на ноге, как влитые. Но даже самая замечательная обувь не могла исправить впечатления, произведенного одеждой.

— Мама, я не надену это, — прошептала Оксана побелевшими губами. — Ни за что на свете не надену. Я лучше вообще не пойду на конкурс…

— Доча, ну чем тебе плох вот этот сарафанчик? Ты в нем такая стройненькая…

— Стройненькая? — усмехнулась она. — Да я похожа в нем на ощипанную ворону, точно так же, как и твоя Эльвира… Это ведь ее вечерний туалет? Я не ошиблась?

— Не ошиблась, — поджала губы мать. — Хотя по идее ты должна быть благодарна людям, которые пытаются тебе помочь, а не строить из себя непризнанную принцессу.

Спокойно прикрыв за собой дверь, она вышла из комнаты. Оксана со злостью забросила бирюзовую туфлю в дальний угол и села на кровати, подтянув колени к подбородку. На письменном столе все еще валялся старый «Огонек» с портретом первой красавицы Москвы Маши Калининой, на этой фотографии она была в королевском платье с широкой голубой лентой на груди и маленькой сверкающей короне. Улыбалась Маша более чем щедро, на весь кадр, и Оксана в который раз подумала, что и улыбка у нее лучше, чем у этой признанной красавицы, и волосы, и, уж конечно, глаза… Но зато платье прямо как в фильме «Приходите завтра» — «мамино, выходное»… Что теперь делать, она даже отдаленно не представляла.

Мама зашла в комнату минут через десять. Оксана молчала, виноватой она себя не чувствовала и извиняться не собиралась. Наконец мать заговорила, нехотя и как будто через силу.

— У нас есть кое-какие сбережения, — она зачем-то поправила и без того аккуратную прическу, — не много, конечно, но есть… И мы могли бы завтра с утра вместе с тобой съездить на вещевой рынок…

Закончить фразу она не успела, потому что Оксана, вихрем сорвавшись с кровати, повисла у нее на шее…

Сбережений оказалось действительно совсем немного. Потому что назавтра удалось купить только светло-голубое вечернее платье, сшитое непонятно из чего, и еще длинную узкую юбку с разрезом чуть ли не до попы. Оксана подумала, что с черным топиком такая юбка будет смотреться неплохо, и в какой-то степени успокоилась. В конце концов, до третьего тура еще оставалось время, а значит, можно было успеть решить вопрос с одеждой для финала.

Ровно к пяти часам вечера она в сопровождении родителей приехала во Дворец молодежи. Конкурсанток было безумно много. Оксана поняла это еще в метро, постоянно натыкаясь взглядом на красивые и откровенно кукольные личики, обладательницы которых в немыслимом количестве заполонили вагон. Мужчины чуть ли не сворачивали головы, умудряясь смотреть одновременно и на глаза, ресницы, губы, и на длинные и стройные ножки, весьма условно прикрытые юбками. Пока еще Оксана была почти спокойна, внутренне ощущая свое неоспоримое превосходство. Она сидела между мамой и папой, скромная и элегантная в своих черных брюках и синей блузке с воротником-хомутиком, но все равно взгляды всех входящих в вагон пассажиров первым делом устремлялись к ней: к ее длинным ногам, вытянутым чуть ли не до противоположного сиденья, к глазам, глубоким и потрясающе синим, к густым и пышным волосам, поблескивающим золотом и создающим удивительный контраст со смугло-золотистой, нежной кожей лица.

Но когда она зашла в гримерную, одну на пятнадцать человек, все страшным образом переменилось. Девушки переодевались в платья от Диора и Галлиано, наносили на губы яркую, мягко ложащуюся и умопомрачительно пахнущую помаду. И Оксана в своем голубом платье с кажущимся теперь нелепым шлейфом почувствовала себя бедной дурнушкой. Добавила масла в огонь и одна из организаторш конкурса. Она вошла в гримерку, окинула девушек быстрым, оценивающим взглядом и, подойдя к Оксане, уже полностью готовой к выходу, потрогала ее за плечо:

— Эй, а ты что копаешься? Давно бы уже пора переодеться в конкурсную одежду. Тебя персонально никто ждать не будет…

Она тогда с трудом преодолела желание убежать отсюда немедленно и подставить под струю холодной воды пылающее от стыда лицо. Но времени на размышления не было. Оксана вместе с остальными участницами вышла на сцену и направилась к яркому прожектору, добросовестно покачивая бедрами и наблюдая перед собой только обнаженную спину с маленькой черной родинкой и развернутые гладкие плечи, укутанные розовой и легкой, как вздох, пеной тончайших кружев.

Наверное, ее голубое платье нелепо смотрелось в комплекте с бирюзовыми туфлями, неизвестно откуда появившимися у пожилой и небогатой Антонины Ивановны. Когда она взглянула в зал, то поймала откровенно издевательский взгляд молодого парня в первом ряду. Он сидел, закинув ногу на ногу, в светлом, безупречно сшитом пиджаке и такой белоснежной рубахе, что становилось больно глазам. Парень улыбался иронично и снисходительно. Сказав что-то на ухо соседу, показал ей «козу» и при этом довольно громко хохотнул. Наверное, он пришел сюда в основном повеселиться. Те, кто хотел созерцать красивых женщин, не отрывали восхищенных взглядов от номера 17, Татьяны Никольской, которая шла сразу перед Оксаной. Фигура у нее, конечно, была довольно приличная, и волосы, черные, густые и прямые, могли понравиться любителям восточной экзотики, но главным, конечно же, было платье. Оно словно дышало вместе с хозяйкой, жило вместе с ней, переливаясь тончайшими полутонами и нежно нашептывая что-то в такт позвякиванию невесомых длинных сережек.

К собственному удивлению, Оксана вышла во второй тур, а потом и в третий. И уже успела немного приободриться, когда узнала, что девиз третьего тура — «Красота без прикрас». Десять участниц должны будут пройти по сцене в одних купальниках и без тени косметики на лице. Но если последнее условие ее не особенно волновало, то первое казалось просто убийственным. Где взять нормальный, стильный купальник? Не выходить же перед жюри в доисторическом бикини с дурацкими бантиками на бедрах?

Мамины сбережения были исчерпаны, и Оксане, краснея и запинаясь, пришлось выпрашивать купальник у Нельки Усачевой из ее группы, регулярно приезжающей в институт на папиной машине. Мало того, что ей становилось противно от одной только мысли о необходимости надеть на себя чье-то, по сути дела, белье, так еще и Нелька, чувствуя ее безвыходное положение, дала себе волю поупражняться в ехидстве.

— Так, значит, ты теперь у нас официальная красавица? — интересовалась она, копаясь в бельевом отделении зеркального шкафа. — Ну-ну, официальный титул — это очень даже неплохо. Ты, главное, держи это до поры, до времени в тайне. Будет, как в сказке про Золушку: явится прекрасный принц, а тут ты ему из карманчика — диплом с печатью: «Смотри, мол, я — красавица!»

Оксане хотелось плюнуть в ее широкое лицо с тонкими бесцветными губами и броситься прочь из этой шикарной квартиры. Но в ее воображении витали контракты со спонсорами, бесчисленные предложения поработать в модельных агентствах, дорогие, красивые призы, короче, неясная, но манящая возможность новой, счастливой жизни.