— Что за чушь! Совсем рехнулся.

— Непосильная духовная борьба между страстью, совестью и чувством долга по отношению к Люси сделала тебя совершенно слабоумным. Ревновать ко мне! Билл, постыдился бы.

— Ревновать?! — горько рассмеялся Билл. — Тебе же я мог бы дать дружеский совет. При всей твоей самоуверенности ты мужчина, и все тут. С этой девушкой надо держать ушки на макушке. Она из тебя живо сделает дебила, как сделала из меня.

— Ты вернулся на уровень семнадцатилетнего, мой сын. Вся беда с тобой в том, что ты не способен распознать симптомы. И не говори мне, что не видишь ее во сне. Ты не в силах забыть тот поцелуй в темноте. Ты весь завязан узлами и борешься с собой все двадцать четыре часа в сутки. Я глаз с тебя не спускаю с самого начала процесса. Билл, ты осел.

— И что я тебя слушаю? — в сердцах воскликнул Билл.

— Тут и без старины Фрейда ясно, что заставляет шестеренки вертеться с безумной скоростью. А твой анализ посему о каком-то «профессиональном интересе» к Андреа так и разит отрочеством.

— Влюблен! Да я всей душой ее ненавижу!

— Разумеется, разумеется, — подтрунивал Эллери. — Однако я здесь не для того, чтобы читать лекции о перипетиях нежной страсти. Позволь поведать, как обстоят дела, и принять твои извинения.

— Я и без того достаточно наслушался.

— Сядь! Когда Люси осудили в Трентоне, одна вещь проявилась с такой яркостью, что затмила все остальное. Это странное поведение Андреа до, во время и после ее выступления в качестве свидетеля. И я стал размышлять.

Билл недоверчиво хмыкнул.

— И мои размышления привели меня к некоторым выводам. А эти выводы толкнули на обхаживание девушки. Ничего другого мне не оставалось. Все остальные ходы никуда не приводили. Я анализировал дело под всеми возможными углами, и нигде не подкопаться, ничего подозрительного, куда ни глянь, все ведет в тупик.

Билл нахмурил брови:

— Но на что ты надеялся, взявшись за Андреа? Ты извини, но не моя вина, что я подумал...

— Ага, с рацио у нас, кажется, опять все в порядке. Дело в том, что мое усердное волокитство вызвало беспокойство не только у вашего самовлюбленного эго. Миссис Гимбол, виноват, надо говорить «Джессика Борден», на грани отчаяния, сенатор Фруэ брызжет слюной, а Финч грызет свои непорочные ногти. Что касается юного Джоунса, то, по последним отчетам в отделе светской хроники, он чуть не убил одного из своих пони для игры в поло. Великолепно! Именно этого я и добивался. А ты говоришь, на что я надеялся.

Билл покачал головой:

— Ты меня прости, но я ни черта не понимаю. — Он подвинул стул к кровати.

— Сначала ответь на мой вопрос. Что ты делаешь в Нью-Йорке?

— Занимаюсь расчисткой. — Билл откинулся на кровать и уставился в потолок. — Предпринимаю всякие действия. Сразу после окончания процесса я потребовал выплаты страховки Национальной страховой компанией, представив формальное свидетельство о смерти. Конечно, для проформы. Компания отклонила формальный запрос и отказалась выплатить страховку, мотивируя свой отказ тем, что получатель осужден за убийство застрахованного.

— Понятно.

— Компания уведомила душеприказчика Гимбола — одного близкого друга семьи, — что она готова выплатить ему за полис Гимбола отступного в сумме стоимости полисов с условием отказа от всяких дальнейших претензий. Насколько я понимаю, это уже было сделано.

— Приговор аннулирует полис?

— Абсолютно верно.

— А как дела с апелляцией?

— Мы добились, чтобы Нью-Джерси финансировал ее. Полагаю, об этом ты читал в газетах. Мне удалось всякими правдами и неправдами добиться отсрочки. Окончательное решение будет на следующий год. А пока, — хмуро закончил Билл, — Люси в Трентоне. Куда уж лучше. — Он уставился в потолок, затем проговорил: — Как это тебе в голову взбрело притащить ее?

— Кого?

— Андреа, черт побери!

— Послушай, Билл, — спокойно сказал Эллери. — Почему Андреа с таким ужасом отнеслась к предложению выступать в качестве свидетеля?

— Хоть убей, не знаю. Ее показания ничего особенного не дали — ничего для нее опасного или порочащего.

— Близко к правде. Но именно это делает ее такое упорное нежелание еще более странным. Ведь она явно сопротивлялась не потому, что не хотела сообщать о своем посещении места преступления. Это нежелание могло бы объяснить, почему она помалкивала о своем визите, пока мы сами не докопались до этого, но это не объясняет ее сопротивление, когда ты попросил ее выступить в качестве свидетеля. Напротив, она скорее имела все основания пойти тебе навстречу.

— Еще как! — усмехнулся Билл.

— Не будь ребенком. Ты ей нравишься — не буду употреблять более сильное слово, чтоб у тебя снова мозги не поплыли.

Билл покраснел.

— Она очень сочувствует Люси.

— Игра! Все игра. Она и мною играла.

— Билл, на самом деле ты умнее, чем твое высказывание. Андреа хорошая девушка. У нее есть здоровая основа, которую ее окружение не смогло в ней изменить. И она не лицемерка. В нормальных обстоятельствах она была бы, как я говорю, рада помочь Люси. А вместо этого... Да что говорить, ты сам видел, как она вела себя.

— Она палец о палец для нас не ударит. Андреа по ту сторону барьера. Она зла на нас обоих из-за Гимбола.

— Ерунда! В ту ночь она была единственной в этой хижине, кто по-человечески посочувствовал Люси.

Билл теребил простыню, сминая ее и расправляя складки.

— Ну ладно. Так в чем ответ?

Эллери подошел к окну.

— Как тебе кажется, какое основное чувство проявляется в ее поведении с тех самых пор, как история ее посещения хижины всплыла на поверхность?

— Страх.

— Вот именно. Но чего она боится?

— Спроси чего-нибудь полегче, — буркнул Билл. Эллери подошел к кровати и положил руки на спинку изножья.

— Ясно, боится рассказать эту свою историю. Но почему так этого боится?

Билл недоуменно пожал плечами и снова затеребил простыню.

— Но разве ты не видишь, что этот страх идет не изнутри бедной девушки, а как бы снаружи? Страх под давлением! Страх, рожденный от угроз!

— От угроз? — встрепенулся Билл.

— Ты забыл о жженой пробке.

— Угрозы! — Билл вскочил с кровати; в глазах его вспыхнула надежда. — Боже мой, Эллери! Бедное дитя! — Он начал вышагивать перед кроватью, разговаривая сам с собой.

Эллери бросил на него ироничный взгляд:

— С какого-то момента меня осенило. Это единственное объяснение, позволяющее свести воедино все факты — и физические, и психологические. Она хотела помочь нам, но не могла в это ввязаться. Если б ты видел ее лицо в ту ночь! Но ты не видел, ты слеп как летучая мышь. За ней словно все силы ада гнались. Как она могла пройти через такую пытку, если б жуткий страх не заставлял ее держать язык за зубами? И страх не за себя, понимаешь?

— Так вот, значит, почему она...

— Эта проблема требует серьезнейшего анализа. Если ей кто-то угрожал, если он велел ей помалкивать, следовательно, этот некто боялся, что она могла что-то раскрыть. И это обусловило мое поведение. Монополизировав все ее время, я пытался убить сразу двух зайцев: первое, играя на том, что в ней лучшего, заставить ее в конце концов рассказать то, что она знает. Второе, — Эллери выпустил облачко дыма, — спровоцировать того, кто ей угрожает!

— Но, Эллери, это ведь значит... — бурно отреагировал Билл.

— Да, это значит, что я, — согласился Эллери, — так или иначе ставлю Андреа под удар. Верно.

— Но у тебя нет такого права!

— Ага, твой тон меняется. Теперь к оружию на ее защиту! — ухмыльнулся Эллери. — Но что поделаешь, Билл, мы не должны брать личности в расчет. Тот, кто предостерегает Андреа, теперь знает, что я ее обхаживаю. И они прекрасно знают, что я вовлечен в это дело. Их не может не волновать, чего я хочу от девушки. Естественно, они начнут нервничать. Словом, они предпримут какие-то шаги.

— Какого черта? — заревел Билл, хватая пиджак. — Какого черта мы прохлаждаемся здесь?