— Вы ко мне расположены, а его вы должны знать лучше, чем я, — сказал Николас после недолгого раздумья. — Хорошо, пусть будет так!

Ньюмен, который в течение этого разговора стоял спиной к двери, готовый силой воспрепятствовать — если будет необходимо — любой попытке гостя выйти из комнаты, с большим удовлетворением уселся на прежнее место, а так как вода в чайнике к тому времени закипела, он налил стакан виски с водой Николасу и наполнил треснутую кружку для себя и для Смайка, из которой они и пили вдвоем в полном согласии, тогда как Николас, подперев голову рукой, оставался погруженным в меланхолические размышления.

Тем временем компания внизу внимательно прислушивалась и, не услышав никакого шума, который оправдал бы ее вмешательство ради удовлетворения собственного любопытства, вернулась в комнату Кенуигсов и занялась обсуждением разнообразнейших догадок касательно причины внезапного исчезновения и длительного отсутствия мистера Ногса.

— Ах, я вам вот что скажу! — начала миссис Кенуигс. — Что, если прислали к нему нарочного сообщить, что он снова вступил во владение своим имуществом?

— Боже мой! — сказал мистер Кенуигс. — Это возможно. В таком случае, не послать ли нам к нему наверх спросить, может быть, он хочет еще немного пунша?

— Кенуигс! — громким голосом произнес мистер Лиливик. — Вы меня удивляете.

— Чем же это, сэр? — спросил с подобающей покорностью мистер Кенуигс сборщика платы за пользование водопроводом.

— Тем, что делаете подобное замечание, сэр, — сердито ответил мистер Лиливик. — Он уже получил пунш, не так ли, сэр? Я считаю, что тот способ, каким был перехвачен, если можно так выразиться, этот пунш, крайне невежлив по отношению к нашему обществу. Он возмутителен, просто возмутителен! Может быть, в этом доме принято допускать подобные вещи, но видеть такого рода поведение я не привык, о чем и заявляю вам, Кенуигс! Перед джентльменом стоит стакан пунша, который он уже собирается поднести ко рту, как вдруг приходит другой джентльмен, завладевает этим стаканом пунша, не сказав ни «с вашего разрешения», ни «если вы разрешите», и уносит этот стакан пунша с собой. Может быть, это и хорошие манеры, — полагаю, что так, — но я этого не понимаю, вот и все! Мало того — я не хочу понимать! Такова моя привычка высказывать мое мнение, Кенуигс, а мое мнение таково, и если оно вам не нравится, то час, когда я имею обыкновение ложиться спать, уже прошел, и я могу найти дорогу домой, не засиживаясь дольше.

Это был неприятный казус. Сборщик уже несколько минут сидел пыжась и кипятясь, оскорбленный в своем достоинстве, и теперь взорвался. Великий человек… богатый родственник… дядя-холостяк, в чьей власти сделать Морлину наследницей и упомянуть в завещании даже о младенце, был обижен. Силы небесные, чем же это может кончиться!

— Я очень сожалею, сэр, — смиренно сказал мистер Кенуигс.

— Нечего мне говорить, что вы сожалеете, — обрезал мистер Лиливик. — В таком случае вы должны были этому помешать.

Общество было совершенно парализовано этой домашней бурей. Обитательница задней комнаты сидела с разинутым ртом, оцепенев от ужаса и тупо глядя на сборщика; остальные гости были вряд ли менее ошеломлены гневом великого человека. Не отличаясь ловкостью в таких делах, мистер Кенуигс только раздул пламя, пытаясь его потушить.

— Право же, я об этом не подумал, сэр, — сказал сей джентльмен. — Мне и в голову не пришло, что такой пустяк, как стакан пунша, может вывести вас из себя.

— Вывести из себя! Черт побери, что вы подразумеваете под этими дерзкими словами, мистер Кенуигс? — воскликнул сборщик. — Морлина, дитя, мою шляпу!

— О, вы не уйдете, мистер Лиливик, сэр! — вмешалась мисс Питоукер с самой обворожительной своей улыбкой.

Но мистер Лиливик, невзирая на сирену, кричал упрямо:

— Морлина, мою шляпу!

После четвертого повторения этого требования миссис Кенуигс упала в кресло с воплями, которые могли растрогать водопроводный кран, не говоря уже о водопроводном сборщике, а четыре маленькие девочки (которых потихоньку подучили) обхватили руками короткие темные штаны своего дяди и на весьма небезупречном английском языке умоляли его остаться.

— Зачем мне здесь оставаться, дорогие мои? — вопросил мистер Лиливик.Во мне здесь не нуждаются!

— О дядя, не говорите таких жестоких слов! — рыдая, воскликнула миссис Кенуигс. — Ведь не хотите же вы меня убить!

— Я бы не удивился, если бы кто-нибудь сказал, что хочу, — ответил мистер Лиливик, сердито посмотрев на Кенуигса. — Вывести из себя!

— О, я не могу перенести, когда он так смотрит на моего мужа! — вскричала миссис Кенуигс. — Это так ужасно в кругу семьи! О!

— Мистер Лиливик, — сказал Кенуигс, — надеюсь, — ради вашей племянницы, вы не откажетесь от примирения.

Лицо сборщика разгладилось, когда гости присовокупили свои мольбы к мольбам его племянника. Он отдал шляпу и протянул руку.

— Согласен, Кенуигс, — ответил мистер Лиливик, — и разрешите в то же время заявить вам, чтобы показать, как я был выведен из себя, что, если бы я ушел, не сказав больше ни слова, это не имело бы отношения к тем двум-трем фунтам, которые я оставлю вашим детям, когда умру.

— Морлина Кенуигс! — под наплывом чувств воскликнула ее мать. — Опустись на колени перед твоим дорогим дядей и проси его любить тебя всю жизнь, потому что он ангел, а не человек, и я всегда это говорила!

Когда, повинуясь этому предписанию, мисс Морлина приблизилась для оказания почестей, мистер Лиливик быстро подхватил ее и поцеловал, а вслед за этим миссис Кенуигс рванулась вперед и поцеловала сборщика, и одобрительный шепот вырвался у гостей, которые были свидетелями его великодушия.

Достойный джентльмен снова стал душой общества, заняв прежний пост светского льва, какового высокого звания лишился было вследствие временного смятения присутствующих. Говорят, четвероногие львы свирепы только тогда, когда голодны; двуногие львы склонны дуться лишь до той поры, пока их страсть к почестям не удовлетворена. Мистер Лиливик вознесся выше, чем когда бы то ни было, ибо проявил власть, намекнув на свое богатство и будущее завещание, стяжал славу за бескорыстие и добродетель, а в добавление ко всему получил стакан пунша, вмещавший гораздо больше, чем тот, с которым столь мошеннически скрылся Ньюмен Ногс.

— Послушайте! Прошу вас простить меня за новое вторжение, — сказал Кроуль, заглядывая в комнату в этот счастливый момент. — Какая странная история, не правда ли? Ногс живет в этом доме вот уже пять лет, и ни один из старейших жильцов не запомнит, чтобы кто-нибудь хоть раз навестил его.

— Конечно, сэр, это необычный час, чтобы вызывать человека, — сказал сборщик, — а поведение самого мистера Ногса по меньшей мере загадочно.

— Вы совершенно правы, — ответил Кроуль, — и я вам вот что еще скажу: мне кажется, эти два привидения откуда-то сбежали.

— Что заставляет вас так думать, сэр? — осведомился сборщик, который, по молчаливому соглашению, казалось, был выдвинут и избран обществом в качестве его представителя. — Надеюсь, у вас нет оснований предполагать, что они откуда-то сбежали, не уплатив следуемых налогов и пошлин?

Мистер Кроуль с видом довольно презрительным собирался заявить общий протест против уплаты налогов и пошлин при любых обстоятельствах, но ему вовремя помешал шепот Кенуигса и хмурые взгляды и подмигиванье миссис Кенуигс, что, по счастью, его удержало.

— Дело вот в чем… — сказал Кроуль, который изо всех сил подслушивал под дверью Ньюмена. — Дело вот в чем: они разговаривали так громко, что просто не давали мне покоя в моей комнате, и я не мог не расслышать кое-чего; и услышанное мной как будто указывает на то, что они откуда-то удрали. Я бы не хотел тревожить миссис Кенуигс, но я надеюсь, что они пришли не из тюрьмы или больницы и не занесли сюда лихорадки или еще какой-нибудь неприятной болезни, которой могли бы заразиться дети.

Миссис Кенуигс была столь потрясена этим предположением, что понадобились нежные заботы мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн, чтобы привести ее в состояние более или менее спокойное, не говоря уже об усердии мистера Кенуигса, который держал у носа своей супруги большой флакон с нюхательной солью, пока не возникли некоторые сомнения, вызваны ли струившиеся у нее по лицу слезы ее чувствительностью или солью.