Тогда-то и пришла Пэту в голову одна мысль: он решил собирать у инишронцев шерсть, которую они стригли с овец, возить ее на продажу в Голуэй, накопить денег и построить дом для Джона и Барбары назло жадному старику. Была в этом деле и еще одна сторона. Инишронцы были людьми скромными и малообщительными; впрочем, они и сейчас таковы. Шерсть у них до сих пор скупал Майк Коффи. Платил он деньгами или товарами, но всегда назначал очень низкую цену. А в Голуэе сбывал эту шерсть втридорога. Считалось, что мы ничего этого не знаем. Однако до нас доходили слухи, что цены на шерсть в последние годы сильно выросли. А Коффи назначал за шерсть все ту же низкую цену, что установилась в голодный год.

И Пэт решил обойтись без Майка Коффи. Он продаст шерсть за ее настоящую цену, почти все вырученные деньги отдаст хозяевам и немного оставит себе как плату за хлопоты. Он придумывал разные планы, и все они были разумные и справедливые. Со временем, мечтал он, жители всех островов будут отдавать ему всю шерсть, и его предприятие будет от года к году расти. Он клялся, что никогда не будет бесчестным, жирным и алчным.

Когда Конрои в очередной раз отправились в Голуэй, Пэт тоже поехал. Он решил повидать самого крупного скупщика шерсти в Голуэе мистера Каррена. Это был толстенький коротышка с лицом, смахивающим на баранью морду. В его конторе сильно пахло немытой овечьей шерстью. Пэт рассказывал потом, что одет он был в черный костюм, на круглом животике лежала, образуя две петли, золотая цепочка, костюм и шляпа были усеяны шерстинками. Он не засмеялся над затеей шестнадцатилетнего парнишки — семья Конроев была известна в наших краях своим трудолюбием и честностью. Поговорив с Пэтом, он обещал покупать у него шерсть. И мы с Пэтом пошли по соседям, кто держал овец.

Конечно, в это время года новой шерсти еще не было. Но у многих инишронцев где-нибудь на чердаке или в кладовке хранились еще остатки прошлогодней шерсти, которую они уже не чаяли сбыть. И они охотно отдали нам эти остатки, даже уговаривать не пришлось. Но важнее всего было то, что они пообещали Пэту чистую, новую шерсть после стрижки.

Я всюду ходил вместе с Пэтом. Помню, как мы гордились и радовались, когда собрали много шерсти. Упаковав ее в тюки и погрузив в лодку, мы отплыли в Голуэй. А когда Пэт получил за нее ровно столько, сколько шерсть стоит в это время года, мы даже глазам своим не поверили. На другой день мы пошли отдавать хозяевам шерсти вырученные деньги. Слова благодарности и признательности провожали нас от двери к двери. А старик Пэтчин Руа из Темплини, пряча деньги в коробочку от чая, рассказал нам старинное предание о двух юношах, которые верхом явились из морской пучины и вернули островам их былое благоденствие. Весь тот вечер мы сидели у камина в доме Конроев и, как два котенка, мурлыкали от удовольствия, а соседи то и дело заглядывали на огонек, чтобы еще раз поблагодарить нас. На каминной полке в одной из фарфоровых собак лежало семь фунтов шестнадцать шиллингов и три пенса — выручка Пэта.

На другое утро на Инишрон приплыл в своей шхуне Майк Коффи. О том, что произошло, скрыть от него было невозможно. В каждом доме, куда он входил со своим товаром, его встречали не так, как всегда: не бежали скорее в чулан или курятник, где хранилась шерсть, чтобы платить натурой, а с независимым видом протягивали деньги. Майку это не очень-то нравилось. Меновая торговля была куда выгоднее. Нашлись и такие, кто стал торговаться, и Майку пришлось сбавлять цены. Люди откровенно объясняли ему, что нашли другой способ сбывать шерсть и могут теперь поторговаться с Майком. Это было неслыханно. В тот день, когда Майк Коффи покидал остров, лицо у него было чернее тучи.

А через три дня Пэт получил письмо от мистера Каррена, сообщавшее, что он не сможет больше покупать у Пэта шерсть и что другие скупщики шерсти в Голуэе также никаких дел с Пэтом вести не будут. Он не объяснил причину отказа. И мы так никогда и не узнали, каким образом Майку удалось склонить Каррена на свою сторону. Мы не сомневались, что наш план провалился по вине Майка Коффи, хотя, вернувшись через несколько дней на остров, он ни словом обо всей этой истории не обмолвился. Ходил, как обычно, из дома в дом со своим товаром и улыбался щербатой акульей улыбкой.

Пэт, конечно, здорово разозлился и поклялся, что найдет другого скупщика шерсти, хотя вообще-то понимал, что другого скупщика ему не найти, что он еще молод и не знает жизни. Голуэй был единственный близкий к нам город. Плыть с грузом в наших утлых лодчонках вдоль скалистого побережья до Лимерика или Корка было слишком рискованно, но Пэт сказал, что через год-другой он непременно поедет туда и найдет, кому продавать шерсть. Хуже всего было то, что наши соседи, которые только что восхищались нами и были готовы помочь, теперь в один голос советовали бросить нашу затею: куда нам тягаться с самим Майком Коффи.

Вот потому-то мы и решили ехать на остров с таким энтузиазмом: в нас опять проснулся задор. Мы немедленно изменили курс и пошли вдоль инишронского берега к выходу из залива, мимо мыса Голем-хед. Вскоре мы были в открытом море. Навстречу нам катились огромные зеленые валы. Наш парусник — надежное судно, но и качка началась изрядная: захлестни нас гребень волны, думал я, и лодка, как уснувшая рыба, пойдет, кувыркаясь, в черную безмолвную пучину. Я бросал взгляд на Пэта, и страх рассеивался. Ничего такого с нами случиться не может. Во многих старинных сагах за героем приплывает волшебная лодка без весел и паруса и везет его в Тир-на-ног, где его встречают как гостя. Но чтобы утащить на дно целый парусник, я такого в сагах что-то не помнил.

Когда мы подошли к Лошадиному острову, я понял, почему инишронцы сюда не плавают. В тот день не штормило, но волны были так высоки, что, когда мы проваливались между двумя водяными холмами, остров исчезал из виду. С гребня же открывались изумрудно-зеленые луга, полого спускающиеся к воде. Они так и манили к себе, но нечего было и думать везти сюда в парусниках отару овец: вдруг будет невозможно пристать к берегу, ведь они, бедняжки, обезумеют от страха. И тут я подумал о нас.

— Пэт, — обратился я к другу, — а что будет, если разыграется шторм и мы не сможем отчалить?

Пэту, как видно, эта мысль не приходила в голову.

— А я не против пожить на Лошадином острове и месяц, — ответил он.

Краешком глаза я прикинул размеры мешка с картофелем и успокоился.

Вблизи острова волнение стало потише. Мы увидели короткий каменный мол с округлым носом, похожим на акулье рыло. Мол под прямым углом выдавался в море. А ведь здесь как нигде нужна была бы спасительная гавань. Как видно, на острове жили отчаянно смелые, сильные люди. Даже Пэт, я это заметил, слегка опешил при виде такой пристани.

— Пойдем без паруса, сколько можно, — сказал он. — Только бы на мель не сесть.

Мы быстро убрали парус, но лодка почти не сбавила хода. Берег стремительно приближался. Нас несло прямо на скалы сбоку мола. Показалось дно, мы пошли медленнее. Пэт сумел ухватиться за каменный выступ на молу. В один миг он с ловкостью обезьяны взбежал по каменным ступеням, держа в руке веревку! На пристани торчали две старые швартовые тумбы, ярко-оранжевые от пятен лишайника. Я бросил Пэту еще один конец и прыгнул следом. Мы с большим трудом привязали парусник к тумбам, будто это был индийский слон. Когда мы немного отдышались, Пэт вдруг рассмеялся.

— Я уж думал, мы сейчас остров насквозь пробуравим, — сказал он.

Мы двинулись по молу на берег. Справа виднелись какие-то развалины, тут, наверное, была деревня. Домики были сложены из необтесанного камня, на стенах еще кое-где белели пласты известки. Карнизы и наличники все были целы, точно дома были построены вчера, но ни крыш, ни балок и следа не было, их давным-давно сорвало и унесло разбушевавшейся стихией. Куски дерева — обломки дверей, выбеленные временем, — валялись на земле возле одного домика. Все заросло крапивой и конским щавелем. Мы заглянули в несколько домов, или, вернее, в то, что от них осталось, в поисках какой-нибудь ржавой кастрюли, забытой теми, кому когда-то пришлось навсегда покинуть свои жилища, но нигде ничего не было. С тех давних пор минуло слишком много лет.