Однако зрелый профессор осознавал полное бессилие перед этим непроглядным световым шаром, он также пытался урезонивать скороспелку-двойника, но молодой не хотел ждать и занялся проверкой описанных опытов. Проверил гравитацию, привязав к мотку лески длиной метров в двести увесистую алюминиевую кружку и бросил ее в янтарное пространство. Кружка увлекла за собой меньше половины длины лески, словно смолистая вязкость незатвердевшего янтаря мешала ей углубляться в пространство. Она описала несвойственную для ее тяжести параболу и медленно стала заваливаться куда-то под киль яхты. А через минуту загрохотала где-то внизу, может, ударилась непосредственно в киль. Отзвук, тоже ограниченный по своей протяженности, донесся на палубу, как далекое эхо орудия. Не оставалось никаких сомнений, что кто-то действительно переместил центр гравитации на саму яхту.

Наматывая на локоть леску, он вытащил кружку и возликовал: «Мамочки, какой прелестный идиотизм! Если только я не сошел с ума, то какие бездны открываются за этим явлением! Поколения физиков будут ломать над этим голову, похоронив свои старые знания, будут вслепую искать пути для нового мышления…»

Он сидел над записками до тех пор, пока не заломило ноги от неловкой позы: зрелого профессора и зеленого вундеркинда неожиданно сплотила азартная страсть прокрутить все то, чем они располагали – теории и гипотезы, формулы и модели. Они перемешивали их, как перемешивают в горсти игральные кости, и бросали на стол в надежде, что они образуют приемлемую для них комбинацию. Снова и снова, до тех пор, пока у обоих не кончалось упорство, они утешали себя тем, что, будь у них те или иные данные, те или иные приборы, им наверняка удалось бы достичь желаемого.

Молодой профессор не признал себя побежденным. Решил, что надо просто дождаться новых идей или новых явлений, которые непременно внесут с собой какие-то перемены в происходящее. Он потому и купил яхту, чтобы убегать на ней к неизвестности. Убегать от грубостей будней в поэзию жизни, к ожидавшим его вдали от людей истинам, окутанным загадочным светом. Здесь, в море, он надеялся подсмотреть истинный лик природы, найти его в себе самом посредством созерцательной открытости души или дерзкой веры в теоретические методы. Вера его пока еще не была поколеблена, и ему вдруг захотелось, чтобы это знали все и, встав на пороге каюты, он прокричал в янтарную вечность, поднявшуюся перед ним стеной: «Эй, это не ты! Мы что, так и будем играть в жмурки?» И ринулся трусцой по палубе, чтобы размяться немного, одновременно утешая себя: «Так и будем, разумеется! Игра продолжается, она будет продолжаться до конца, до бесконечности!…»

Он подбежал к Альфе запыхавшись и поцеловал ее, однако осталось такое неприятное ощущение, как будто поцеловал статую.

– Ни гроша не успел наработать твой бездарный супруг, милая! – тем не менее весело произнес он.

А по ее напряженно застывшим плечам понял, что не должен был оставлять ее одну, к тому же следовало посвятить ее в свои идеи.

– Пойдем отдохнем, – предложил он и медленно повел ее к матрацу. – Не бойся. Ни меня не бойся, никого. Я тебе все объясню, и ты увидишь, что ничего страшного не произошло.

Она по-прежнему молчала, ему даже показалось, что Альфа находится в каком-то бессознательном состоянии, таким тяжелым стало ее тело. Он подложил свою руку ей под голову, которая опустилась с каменной тяжестью.

– Тебе было страшно, да? И мне страшно, милая, ужасно страшно. Но ведь этот страх вечно владеет нами и наверху, – сказал он и подумал, с какой это стати вдруг «наверху»? Уж не находятся ли они где-нибудь «внизу», как в сказке о Нижней и Верхней землях? Мудрый профессор ждал подсказки и от инстинктов тоже. И вот свободная его рука сама собою заскользила по ее груди, но, не соблазненная ею, стала спускаться ниже, пожелав угнездиться меж бедрами, однако они не пустили ее.

– Помнишь, ты сказала мне однажды, что я избавил тебя от страха? Когда я спросил тебя, мол, если ты не умеешь плавать, то не боишься ли путешествовать на яхте, ты сказала, что раньше тебе всегда было страшно, вообще страшно, ты боялась людей, будущего, а со мной – нет. Помнишь? – По всей вероятности, она не слушала его, однако пыл его от этого не угас. – Это опять тот же самый страх, который живет в нас постоянно, и наверху тоже, только там мы противопоставляем ему шум, деятельность, развлечения, алкоголь, музыку, чтобы заглушить его, а здесь остались с ним один на один. Но разве он незнаком нам? Что в нем такого уж нового, незнакомого? Это все тот же извечный человеческий страх смерти. Животное боится только реальной опасности, человек, еще будучи ребенком, осознав себя как индивид, уже осознает и свое преходящее существование. Только интеллект, который ощущает себя противопоставленным миру, может испытывать такой страх. Впрочем, зачем я говорю тебе все эти банальности, ты и сама знаешь. Я хотел сказать тебе другое: давай уважать свой страх! Он сделал нас людьми, он вдохнул в нас потребность познавать мир и дает нам мечту и способность побеждать, если мы вообще побеждали когда-либо что-либо на этом свете.

– Мне страшно, – всхлипнула Альфа, видимо, абсолютно не вдохновившись его оптимизмом.

– А я что тебе говорил? – обнял он ее. – Я же говорил, чтобы ты не боялась. Сказал, чтобы ты уважала свой страх, почитала его, но не боялась. – Он чувствовал, что говорит нелепости, но также чувствовал, что их необходимо говорить. – Ты боишься смерти, милая девочка, и ничего больше. Но ведь эта же самая смерть ждет нас и наверху!

«В третий раз «наверху»!» – подытожил за него кто-то другой, кто продолжал оставаться начеку в ожидании новых открытий.

– Ты только подумай, какие мы счастливые, как нам повезло! – продолжал он. – Мы идем к смерти очень-очень интересным путем, не тривиальным – через усталость, болезни и старость. Мы не заболеем раком, нас не изувечит в автомобильной катастрофе, словом, здесь нет ничего, что могло бы сделать нас некрасивыми и немощными. Напротив, мы становимся все моложе, все красивее! А ты знаешь, что, когда мы занимаемся любовью, гироскоп вращается еще быстрее, поэтому так скачкообразно мы возвращаемся в прошлое… Впрочем, наверное, поэтому я с каждым разом хочу тебя еще больше, и любовь моя к тебе становится еще сильнее. – Хочу тебя! – неожиданно донеслось до него откуда-то из-под его руки. В сгустившейся тишине слова Альфы звучали как через вату.

Ему хотелось, чтобы сказанное не было столь очевидно: он все еще ощущал потребность в том, чтобы заклинать смерть лирикой и формулами, но Альфа повторила: «Хочу тебя!», а тело ее недвусмысленно подалось к нему. И ему не оставалось ничего другого, как долго и мучительно пробуждать в себе то, чем только что хвалился, и в то же время спрашивать себя: кто же, в сущности, желает этого, и прилично ли студентке-третьекурснице столь бесцеремонно набрасываться на мужчину. Наверное, поняв тщету его стараний, Альфа вывернулась, вскочила и, улыбаясь, стала целовать его. Потом взяла свою водолазку и начала ею энергично вытирать с него пот, спрашивая при этом:

– Помнишь, как светились в ту ночь наши зубы? По-видимому, это было начало. Наверное, и мы все светились тогда так и наполняли все вокруг себя светом. Ты же сам говорил, что это возможно, что мы сами спровоцировали это явление! Не может закончиться плохо то, что началось с таким обилием света, правда, милый?

Ему хотелось быть благодарным за утешение, однако кто-то другой в нем, умудренный опытом, стал спрашивать себя, откуда у молодой девушки такое умение справляться с обмишурившимися мужчинами? Неужели она обманула его, когда сказала, что у нее было только трое? Пока память не напомнила ему, что в этом обратном пути в прошлое, который он совсем недавно так вдохновенно расхваливал, они уносили с собой и все приобретенные навыки и все пережитое. Но до чего они так дойдут? Превратятся в детей, младенцев, в эмбрионов?… Эмбрион, отягощенный знаниями зрелого мужчины, эмбрион-профессор квантовой механики, эмбрион-чудовище…