Матросы, смеясь, безуспешно старались дать объяснения. Француз тоже смеялся, феска с толстой синей кистью вылезала из-под женского платка.

Подошли Тимофей Пищенко, Нода и Колька.

- Что за баба? - захохотал мальчишка.

Кто-то ответил:

- Хранцузский зуав. Он твоей пушкой интересуется, так ты ему разъясни, что к чему.

Мальчишка подошёл к пленному.

- Мусью, идём.

Француз посмотрел на него. Видно, подумал: «Что? И этот воюет?» А Колыса, показывая пальцем на литые буквы мортирки, независимым тоном произнёс по-французски:

- Сделано в Лионе.

Пленный удивлённо пролепетал:

- Мальчик учил наш язык?

На что подошедший поручик Дельоаль ответил:

- Не угадали самую малость, мусье, - и, повернувшись к матросам, разъяснил: - Спрашивает, откуда французский знает, не барин ли?

- Ага, точно, барин, - сказал Колька и показал пленному латаный-перелатанный зад.

Матросы рассмеялись, а зуав, ничего не понимая, на всякий случай закивал головой. Откуда было знать французу, что, спустя несколько дней после того, как погиб выдумщик и изобретатель Кондрат Суббота, к трофейной мортирке подошёл поручик Дельсаль и долго смотрел на неё, словно на свидетеля гибели матроса.

Потом спросил мальчишку, не оставлял ли чего Кондрат, не велел ли куда сообщить в случае смерти. Вот тогда-то Дельсаль и прочитал рассеянно надпись на мортирке:

«Сделано в Лионе».

Колька попросил повторить и тут же запомнил прочитанное. С тех пор не раз щеголял «знанием» французского языка… Откуда было знать зуаву, что мальчуган и русскому-то не обучен!

Дельсаль повернулся к унтер-офицеру Белому:

- Угостите пленного чайком, а то в сосульку превратится.

Унтер жестом показал в сторону землянки, и зуав радостно заулыбался.

Поставили греться чайник с водой. Нода подошёл к французу, смешливо сказал:

- Что ж, одному Николке балакать по хранцузскому?

Евтихий усмехнулся.

- А это кто чему обучен.

У Ноды азартно загорелись глаза, он повернулся к мальчишке:

- Ну, браток, сейчас утру тебе нос. - Дурашливо выпятив живот, он начал выбивать французский сигнал «подъёма».

Зуав с удивлением посмотрел на него, потом, приподняв суконную распашонку, дал ответный сигнал.

- Ишь ты, басурман, - расхохотался барабанщик, - обедать захотел! - Ив ответ отстукал отбой.

Колька засмеялся:

- Ловко! Меня научишь?

- Научу, - ответил Иван, - пусть потеплеет малость.

Закипела в чайнике вода. Разлили чай.

- Держи, мусью, - протянул кружку Колька.

Француз что-то залепетал, благодаря мальчика.

Матросы, деловито посапывая, попивали чаёк.

Зуав выпил свою кружку раньше всех и протянул руку за добавкой.

- Вот это лупит! - расхохотался Нода. - Так он весь чайник в себя опрокинет.

Силён мужик бусурманский!

В землянку заглянул Белый.

- Пленного на отправку.

Бомбардиры весело пожелали французу счастливого «отпуска» и попрощались с ним.

…Валил мелкий густой снег. Зима не хотела сдаваться, хотя дело шло уже к марту.

Поговаривали об отставке Меншикова, но следующий месяц прошёл без изменений. И вдруг неожиданно из Петербурга прилетела весть: скоропостижно скончался император Николай I. На российский престол вступил старший сын царя, Александр.

Почти одновременно с этим известием последовала отставка главнокомандующего. И, словно в ответ на ожившие надежды, что ход войны должен резко измениться, наступило потепление в природе.

Из землянки доносилась дробь барабана. Она то рассыпалась колючими осколками, то победно маршировала, отбивая басовитые такты тяжёлыми сапожищами, то вдруг смолкала. Тогда сидевшие у орудий и неторопливо раскуривавшие чубуки Евтихий Лоик и Тимофей Пищенко перебрасывались короткими фразами:

- Ловко бьёт!

- Чудодействует!

- Под стать сегодняшнему солнышку - с ветерком жарит.

- Почище аглицких штуцерных цокает.

А удары барабанных палочек снова врывались в оттаявшую тишь апрельского дня и снова вели бесконечные вариации, то замедляясь, то убыстряясь, переходя от едва слышных к громким и тревожным.

В землянке бывший флотский барабанщик Иван Нода обучал своему искусству Кольку Пищенко. Вот уже с полчаса, как мальчишка сидел заворожённый и оглушённый сплетением сигналов и трелей, мерных ударов и бешеных скачек, резких остановок и медленных затуханий. Он глядел на берёзовые палочки и временами переставал верить, что ими командуют ру-ли, ловкие руки Поды, - казалось, палочки сами пляшут фантастический танец. Но вот «рубато» кончалось, и берёзовые палочки лениво, словно нехотя, касались натянутой кожи, и тогда уже верилось, что это руки до поры до времени сдерживают их буйный нрав.

Иван почему-то шёпотом - он и сам не замечал, что говорит так, - давал пояснения.

- Берёшь ближе - и сразу будто притаился…

Удары посыпались откуда-то издали и, действительно, словно исподтишка.

- А теперь на круг, во всю ивановскую!..

И Нода, взмахнув локтями, красиво бросил палочки в центр барабана. Они заплясали, заметались. Кольке вдруг показалось, что это маленькие ставридки пляшут на сковородке у тётки Маланьи. Он звонко и счастливо засмеялся.

- Ха-ха! - радостно кричал мальчишка, - пищите, хвостатини!

Нода вдруг остановился. Нижняя губа недовольно выдвинулась вперёд, - он бросил на Кольку недоумевающий взгляд, а затем, уставившись куда-то в сторону, опустошённым голосом спросил:

- С чего это ты?

Колька растерялся. Нужно бы объяснить, что это замечательно, если Нода своим сухим инструментом сумел вызвать такие неожиданные виденья, но Колька молчал.

Ему стало не по себе при виде обиженного лица учителя…

Иван медленно снял с шеи тонкий ремешок и поставил барабан перед мальчиком.

- Ладно, я учить тебя хотел, а не себя показывать, - сказал он, как ребёнок, подавляя мимолётную обиду, - бери барабан!

Мальчишка набросил на шею ремешок и быстро взял палочки.

- Не так берёшь! Вот, гляди: палец сверху… вот этак… и ближе. Вот…

- Дядя Иван, - хоть с опозданием, но всё же решился Колька, - вы не гневайтесь, я так, я припомнил Маланью… Тётка, жил я у неё…

- Будет! Я и не в обиде ничуть. Брось ты!

Ивану вдруг стало стыдно, что так глупо надулся.

Он подсел ближе и, взяв Колькины кулачки, цепко державшие палочки, в свои сильные ладони, звонко выкрикнул:

- Побудку!

- Та-та-та, та-та-та! - радостно застучали мальчишеские руки, управляемые Иваном. - Та-та-та, та!..

- Сильнее! Загибай резче. Вот так! Хорошо, хорошо! - разошёлся учитель.

Колька, поддаваясь ритму слов и прищелкиванью пальцев флотского барабанщика, не понимая сам, как это получается, звонко выбивал знакомый сигнал,..

А наверху Тимофей и Евтихий Лоик, отметив, что Нода закончил, «а теперь подмастерье зацарапал», пересели на банкет.

- А то уж больно рассвистелись французские «лебёдушки», - говорил, посмеиваясь, Евтихий, - ишь ты, перепужались барабану. Это ветер до них донёс. Решили, видать, что мы в атаку полезем.

- Да это они так, для острастки, - отвечал Тимофей. - Пуль им не жаль, не то что нам, - вот и балуют.

- А Николка-то твой, Николка - не дурно бьёт, а?! - прислушался Евтихий.

- Да где там - не дурно! Неслух он. Всё не в такт чешет. Слышь? - Тимофей засмеялся. - Вот нахале-нок, и не остановится!

- Ну, ты уж больно строг, построже Ивана, - заступился старый бомбардир.

- Да тот за своим барабаном так заскучал, что всё простит, лишь бы слышать дробь-то, - Тимофей снял сапог и начал перематывать портянку, - а Николка неслух, точно. Это у него от мамки нашей. Она песни любила, а сама петь не умела - тут он весь в неё! Хотя и обличьем тоже на Катерину мою схож. Да что говорить, ты же её знал, Евтихий…

- Знавал… - задумчиво протянул Лоик. - Чудная была девка, и жена добрая, видать, была. Да мало лет отпущено ей сверху…