- Не мешкать! - закричали сверху. Мальчишка подхватил локтями спадавшие всё время штаны и, вскочив на корзину, стал поспешно утрамбовывать землю.

- Готово! - то и дело кричал он, прыгая на следующую корзину.

Подошёл поручик Дельсаль - руководитель работ на правом фланге бастиона.

- Ваше благородие, - обратился к нему Кондрат Суббота, высокий худой матрос с «Селафаила», - дозвольте обратиться.

- Говорите, - слегка картавя, произнёс офицер.

- У меня тут есть думка, дозвольте (высказать.

- О чём? - бросил на ходу поручик, продолжая внимательно осматривать кладку бруствера.

- Каменщик я, - робко начал Кондрат.

- Ну, ну, - подбодрил его Дельсаль… -…и как строили стенки, всё глядел, и думка меня мучила: а ведь завалит бомба, откосы больно жидковаты. Так оно и вышло.

Дельсаль с интересом посмотрел на матроса:

- Так, так, продолжайте.

- А нонче всё сызнова повторяют. Так вот я и мерекую…

Они прошли вдоль батареи и поднялись на крышу блиндажа. Суббота с увлечением продолжал говорить. Дельсаль вынул из сумки план и развернул его. Матросы видели, как они склонились над бумагой: сапёрный офицер что-то чертил, то и дело обращаясь к Кондрату.

- Башковитый у нас Суббота, - сказал Тимофей Пищенко. - Такому бы в ученье. Да не для чёрного люду науки придуманы.

Он искоса посмотрел на Кольку и с грустью подумал: «Николку тож приспособить бы в школу, парнишка смышлёный. Да где там… Кабы при матери, может, и вышло б что, а так…» Он махнул рукой и с ещё большим ожесточением продолжал работать.

Внизу разговорились.

- У меня братец-то в писаря вышел, - сказала круглолицая матроска, - знать, недаром тятенька ему батогом науку вдалбливал.

- А в меня хоть батогом, хоть оглоблей никакую науку не вобьёшь, - засмеялся Иван Нода, знаменитый флотский барабанщик. - Вот только «отбой» да «побудку» башка уразумела.

- Человек неучёный, что топор неточеный, - не поднимая головы, сказала женщина в чёрной косынке.

- Да брешет он. Нода - парубок со смекалкой, - ввязался в разговор Евтихий Лоик, старый матрос с грустными, глубоко посаженными глазами. - Сам Павел Степанович Нахимов ему за смекалку крест пожаловал после Синопа!

На ходу укладывая чертёж, подошёл Дельсаль с Кондратом Субботой.

- Это весьма интересно, - говорил офицер, - я непременно доложу об этом.

Пожав Субботе руку, сапёрный офицер пошёл в сторону Язоновского редута.

Колька с интересом смотрел на высокого, худощавого Кондрата. Ему очень хотелось заговорить с матросом, разузнать, что там такое он придумал. Но зычный голос унтер-офицера Белого остановил его.

- Будет лясы точить, за работу!

К батарее, скрипя и повизгивая, подъехала арба, гружённая пятьюметровыми плетнями, так называемыми фашинами. Ими укреплялись земляные валы. Арбу сразу же разгрузили. Возница поманил Кольку пальцем:

- Погонять умеешь?

- А как же!

- Не врёшь?

- У бати спросите. Вон он, на бруствере.

- Хошь за фашинами съездить? А я тут подсоблю. Поди попросись.

- Пусть прокатится! - закричал отец сверху, услыхав их разговор, - передохнёт малость.

Возница подсадил Кольку на подводу. Мальчишка, схватив вожжи и боясь, что могут передумать, поспешно закричал:

- Но!

Лошади не шевельнулись.

- Но-о-о!!! - ещё громче закричал Колька.

Животные переступили с ноги на ногу и… не двинулись с места. Вокруг засмеялись.

- Ну и возница! - громче всех хохотала круглолицая матроска.

- Не смейтесь, - сказала женщина в чёрном платке, - он, может, этих лошадей не знает.

- Точно. Не знает, - пробасил возница, подходя к Кольке. - Это работящие кони, братец. С ними по доброму нужно говорить. Ты отпусти вожжи, они сами и потянут.

Обескураженный Колька ослабил поводья, и арба медленно покатилась под гору.

Лошади привычно повернули влево от Екатерининской улицы и пошли по неглубокому оврагу. В конце Кривого переулка, ожидая очереди, уже стояло несколько телег.

Колька пристроился к ним.

В глубине большого захламлённого двора десятка два женщин плели из прутьев туры и фашины для бастионов. В центре, в огромном котле кипела вода. Колька спрыгнул с подводы и подошёл к котлу. Там распаривали пучки хвороста. Из них скручивали жгуты, скреплявшие плетни - фашины. Женщины ловко выхватывали из кипятка прутья, сплетали их по три и быстро пронизывали этим жгутом лежавшие на земле хворостины и колья.

- Гляди, кони-то без Федота пришли, - сказала одна из женщин, обращаясь к соседке.

- Они при мне, - пробурчал Колька и отошёл к лошадям.

Женщина посмотрела ему вслед и, вздохнув, покачала головой.

- Мой Петруха, верно, тож по баксионам валандается… Гнать некому.

- И не надобно, - вступил в разговор одноногий отставной солдат (он заведывал работами). - Ты вот по доброй воле вязать пришла, а малята - они тож нужду разумеют. Этот вот, - отставной указал на Кольку, - Федота высвободил, глядишь, лишние руки баксиону. Я тебе, Михайловна, так скажу, - продолжал солдат, - россиянин сызмальства за Отечество живот покласть готов - это в кровушку нашу вошло. Хранцуз - он на язык спорый: думал, ударит своими мортирами - конец Севастополю! Ан нет! Даже на штурм не пошёл - убоялся.

- Народу побил тьму, - вступила в разговор ещё одна женщина. - На Северную по сей день везут и везут кормильцев…

- Да-a, - протянул солдат, и его старческие глаза повлажнели. - Пуля - дура, а ведь бонба ещё глупее: самого адмирала Владимира Алексеевича не пощадила. Таких, как он, на мильен не сыщешь…

- Геройской отваги был енерал, - подтвердил один из ездовых. - Был я на баксионе, так их высокопревосходительство так говорил: смотрите, молодцы, палите во вражину хорошенько. Отступления быть не может! А ежели я прикажу отступать, колй меня штыками, как последнюю штабную крысу, будто я вовсе не енерал, а писаришка. После этих слов дух взыграл в матросах да солдатах… Трудно Севастополю отбиваться будет без Владимира Алексеевича.

- Господи! - вздохнула женщина и прижала руки к сердцу. - Услыши молитвы наши за душу человека, которого все мы любим…

Колька уже давно подошёл поближе к говорящим и, не выдержав, вступил в разговор:

- «Лохматка» ему прямо в ногу ударила… Мы с Максимкой Рыбальченкой всё досконально видели.

Кто-то недоверчиво сказал:

- Где уж там видели!

- Да мы на Малахов ядра носили как раз, - обидчиво бросил Колька.

Женщины с интересом посмотрели на мальчишку. А тот, по-взрослому заложив руки в карманы, повернулся и умышленно медленно пошёл к уже нагруженной арбе. Он взобрался на туры, легко тряхнул поводьями и, искоса поглядывая на женщин, проронил со значением:

- Точно, рана была смертельная.

Арба медленно выехала со двора. В конце Кривого переулка на дорогу вышла маленькая девочка и подняла руку.

- Тпру, - Колька подтянул поводья, - чего ещё там?!

- Мне на баксион к мамане, - тоненьким голоском пропела она, - возьми с собой.

- На какой ещё баксион?.. - высокомерно проговорил Колька.

- На четвёртый, - не замечая тона, доверчиво ответила девочка.

- На четвёртый? - переспросил Колька.

- Да, да, - торопливо заговорила та, - маманя помогает на батарее, а мне велела к полудню водицы прихватить.

- Ладно, влезай, - смягчился мальчуган.

Она уселась рядом, и арба покатила дальше. Некоторое время молчали, затем Колька, не вытерпев, заговорил:

- Что, батеня на баксионе служит?

- Служил, - тихо ответила девочка, и в её голубых глазах появились слёзы, - третьего дня схоронили… Маманя теперь в горе навечном, - совсем по-взрослому сказала она.

У Кольки вдруг защекотало в горле, захотелось сказать что-нибудь ласковое.

- Ты кувшин давай мне, а то разольёшь, - проговорил мальчик. И они снова умолкли.

…На бастионе была короткая передышка. Уставшие от многочасовой работы люди лежали прямо на земле, кое-кто уже успел заснуть.