Стэмпер медленно поднял глаза от газеты.

— Признаться, когда тебя обвиняют в демонстрации интимных частей женщине в общественном месте, Брайан, — это не лучший способ снискать себе симпатии Комитета контроля.

— Бога ради, это было не общественное место. Я стоял у окна моей ванной. Я не знал, что меня видно с улицы. Эта женщина лгала, когда утверждала, что я делал неприличные жесты. Все это дело было подстроено, Тим.

— Но ты признал себя виновным.

— Так посоветовали мне адвокаты. Свидетелей не было, только ее слова против моих. Я мог судиться с ней годами и в конце концов проиграть дело, и вот тогда бы на меня повесили всех собак. А так дело обошлось несколькими строчками в местной газетенке. Господи, да об этих нескольких строчках старая шлюха, наверное, только и мечтала. Возможно, я просто должен был подарить их ей.

Стэмпер был занят сражением с непослушными страницами „Индепендент", которые размякли во влажном воздухе, и видимое отсутствие интереса с его стороны все более бесило Бринфорд-Джонса.

— Из меня сделали козла отпущения! Я расплачиваюсь за ложь какой-то сумасшедшей старухи почти пятнадцать лет спустя. Я из кожи вон лез, чтобы покончить со всем этим, чтобы все осталось в прошлом. Но похоже, что я не могу рассчитывать даже на помощь моих друзей. Может быть, мне пора проснуться и понять, что они мне вовсе никакие не друзья. Они не те, за кого я их принимал.

Горечь и скрытая угроза прекратить поддержку партии его газетой были совершенно недвусмысленны, но Стэмпер не ответил на них немедленно, а сначала предпринял еще одну попытку сложить газету, не увенчавшуюся успехом: размокшая в клубах пара, она начала рваться, и Стэмперу в конце концов пришлось просто отбросить листы в сторону.

— Это вопрос не просто дружбы, Брайан. Чтобы пренебречь возражениями Комитета контроля и подставить себя под его нритику, нужно быть очень хорошим другом. Сказать по правде, Генри Коллинридж таким другом для тебя никогда не был. Он не стал бы подставлять вместо твоей свою шею. — Стэмпер помолчал, — Но Френсис Урхарт — пес совсем другой породы. Он больше похож на терьера. И сейчас, когда спад на носу, он особенно крепко верит в дружбу.

Они оба помолчали, увидев сквозь туман, что дверь парилки открылась и на пороге появилась расплывчатая фигура. Однако для новичка атмосфера оказалась, видимо, слишком плотной: вздохнув пару раз, он закашлялся и исчез.

— Продолжай.

— Не будем ходить вокруг да около, Брайан. У тебя нет ни малейшего шанса получить свою цацку без того, чтобы премьер-министр захотел драться за тебя зубами, А премьер не станет делать это, если не будет рассчитывать на твою благодарность. — Он вытер ладонью пот со лба. — На твою полную и безусловную поддержку и сотрудничество на всем пути до следующих выборов. В обмен на специальные брифинги, эксклюзивные интервью и первоочередной допуск к самым горячим темам. И в конце всего этого — рыцарское звание. Это шанс начать все с чистого листа, Брайан, и поставить крест на прошлом. Против рыцарей никто не вякает.

Бринфорд-Джонс сидел на лавке, локти его покоились на коленях, а складки живота — одна на другой, и взгляд был устремлен куда-то вперед. На его мокром лице медленно появилась улыбка, словно луч света осветил этот призрачный мир впалых грудей и провисших мошонок.

— Знаешь, что я думаю, Тим?

— Что?

— Что ты, возможно, только что возродил мою веру.

Букингемсиий дворец,

16 декабря

Дорогой сын!

Ты сноро вернешься н нам на Рождество, но я решил, что мне нужно поделиться с тобой моими мыслями сейчас. Так мало людей, которым можно доверять.

Я, как и ты в будущем, обречен на бессилие. От нас ждут, что мы будем примером. Но чего? По-видимому, раболепия. Временами я впадаю от этого в отчаяние.

В твой последний приезд из Итона мы обсуждали речь, в которой я хочу привлечь внимание нации но все возрастающему расколу в стране. Однако политики так „отредактировали" некоторые из моих мыслей, что я больше не могу считать их своими. Они пытаются сделать из меня евнуха и заставляют меня отречься от моего человеческого достоинства.

В том ли роль короля, чтобы с зажатым ртом править нацией, которую ведут и раздроблению и расколу? Мне кажется, что, кроме правила осторожности, должно быть нескольно простых правил. Мой гнев на правительство по поводу того, как обошлись с моей речью, не должен стать достоянием гласности. Но я не могу оставаться монархом, не сохраняя уважение н себе как к человеку, — кан и ты в свое время не сможешь.

Если у нас нет возможности защищать те вещи, в которые мы страстно верим, то, по крайней мере, мы можем избегать участия в тайных сговорах по поводу тех действий, которым мы противимся и которые считаем опасными и неприемлемыми. Никогда не позволяй им говорить твоими устами. Я просто выкинул большие куски отредактированного правительством текста.

Моя доля, как и твоя в будущем, — тяжкое бремя. Считается, что мы — символы, олицетворяющие собой добродетели нации. А делать это становится все труднее в современном мире, ставящем нас перед столькими искушениями, но дающем нам так мало занятий. Однако, если наша роль хоть что-нибудь значит, она, по меньшей мере, должна не вступать в противоречие с нашей совестью. Я сегодня же подписал бы билль о провозглашении республики, если бы его принесли мне одобренным лордами и палатой общий, но я не хочу произносить написанную политиками чушь и выдавать ее за свою.

Все, что я делаю, каждый просчет, который я допускаю, каждая крупица уважения, которую я завоевываю, — все со временем достанется тебе. Мне не всегда удавалось быть таким отцом, каким я хотел бы быть. Формальности и условности слишком часто вставали между королем и его сыном, — между мной и тобой, как до этого они вставали между мной и моим отцом. Но я никогда не предам тебя и твое наследство, в этом ты можешь положиться на мое слово. Ведь в прошлом наших предков выволакивали на лобное место и отрубали им голову! Но, умирая, они, по крайней мере, сохраняли свою совесть незапятнанной,

В настоящий момент мир видится мне в черном цвете. Я жду твоего приезда на рождественские каникулы, который будет для меня лучом света.

С самыми добрыми пожеланиями тебе, мой сын.

Отец

Весь вечер Майкрофт безутешно бродил по своему холодному, пустому дому, ища себе отвлечения. Это был день неудач. Кенни срочно вызвали на десятидневный туристический рейс на Дальний Восток, и все рождественские каникулы в Лондоне его не будет. Майкрофт был у короля, когда позвонил Кенни , и все, что передала ему секретарша, было пожеланием счастливого Рождества. Глядя на стены, Майкрофт представлял себе Кенни беззаботно прыгающим по залитому солнцем пляжу, смеющимся, радующимся и доставляющим радость другим.

С королем тоже все было плохо, его привел в ярость вариант речи, присланный правительством. В этом Майкрофт частично винил и себя. Разве в его обязанности не входило доводить до других точку зрения короля? Он чувствовал себя так, словно предал своего патрона. Это был уже второй такой приступ с тех пор, как он оказался вдали от Кенни и вне действия его чар.

Дом был аккуратно прибран и безлик, в нем не было не только следов оставленного Фионой беспорядка, но даже грязной посуды в раковине. Весь вечер он ходил по нему, не в силах остановиться, ощущая себя все более одиноким, выпивая слишком много в тщетной попытке забыться и чувствуя, что снова идет ко дну. Мысль о Кенни вызывала у него только жгучую ревность. А когда он пытался отвлечь себя заботами другой своей жизни, на ум ему приходили тольно сила страсти короля и его горечь по отношению к премьер-министру. „Если бы я не был так откровенен с ним, то он, наверное, повел бы себя иначе. Я сам виноват", — так сказал король. Но Майкрофт винил только себя.

Он сел за свой рабочий стол. Перед ним лежал изуродованный текст речи короля, еще не убранная фотография Фионы в серебряной рамке и его дневник с обведенной кружном датой возвращения Кенни. От стакана вина на коже стола остался мокрый след. Господи, как ему нужно сейчас поговорить хоть с кем-нибудь, чтобы вспомнить, что есть еще и мир вокруг, чтобы разорвать окружившую его тишину и отвлечь от мыслей о вине и предательстве. Он был выбит из колеи и уязвим, и спиртное тут помочь не могло. Он так себя и чувствовал, когда зазвонил телефон.