– Я не буду медлить, ибо я вытащил меч, и рассказал истину, и пережил видение, и я доволен.

– Тогда ты просишь исповеди?

– Нет, клянусь солнцем и луной. Я прошу лишь дать мне пищу, которую я ношу в суме. Я беру с собой еду, куда бы ни шел, но я не прикасаюсь к ней, если не очень голоден. Я уже два дня не ел.

– Тогда поешь, – сказал аббат и отвернулся, приказывая монахам скорее рыть яму.

Скоморох достал хлеба и несколько ломтей ветчины и положил на траву. – Я дам часть бедным, – объявил он и отрезал десятую долю от хлеба и мяса. – Кто между вами беднейший? – Поднялся великий шум, потому что нищие начали излагать истории своих бедствий и своего убожества, и желтые их лица дрожали, как волны озера Гара, когда шторм нагоняет в него воду из болот.

Он послушал и сказал: – Здесь я беднейший, ибо я пересек пустынные пути и край моря, и всегда мои заношенные разноцветные одежды и запыленные остроконечные башмаки раздражали меня, потому что сердце мое влеклось к переполненным городам и роскошным одеяниям. И я был еще более одиноким на дорогах и у края морей, потому как слышал в сердце шум розового платья той, что добрей Энгуса Милосердного, и смеется прекраснее, чем сам Конан Храбрый, и полна мудрости слез более чем белогрудая Дейдре, и любезнее, чем яркая заря тем, кто таится во тьме. Так что я заслужил свою долю, а поскольку я уже прощаюсь с миром, остальное я отдаю вам.

Он швырнул хлеб и мясо в толпу нищих, и те дрались до тех пор, пока не пожрали и крошки. Тем временем монахи прибили скомороха к кресту, и поставили крест вертикально в яму, и лопатами засыпали ее, и утоптали почву у подножия. Потом они ушли прочь; но нищие стояли и глазели на крест. Когда село солнце, ушли и они, потому что воздух был холодным. Едва они стали удаляться, волки, что выглядывали из кустов, подошли ближе, и хищные птицы стали снижаться все смелее. – Подождите еще малое время, отверженные, – воззвал распятый слабым голосом, обращаясь к нищим, – отгоните зверей и птиц от меня. – Но нищие, разозлившись за то, что он назвал их отверженными, стали бросать в распятого камни и грязь, а потом ушли окончательно. Тогда волки сгрудились у подножия креста, а птицы слетели еще ниже. И вот птицы разом налетели ему на голову и руки и плечи, и стали клевать тело; а волки начали рвать у него мясо с ног. – Отверженные, – застонал он, – и вы ополчились против отверженного?

Однажды зимним вечером некий рыцарь, старик в заржавленной кольчуге, медленно ехал по лесистому южному склону Бен Бальбена, наблюдая, как солнце погружается в алые облака над морем. Его лошадь устала, словно после долгого странствия; шлем увенчивала не эмблема какого-нибудь местного лорда или короля, но маленькая, сделанная из рубинов роза, сверкавшая все более и более темно-красным светом. Седые кудри ниспадали на плечи, и их беспорядок еще больше усиливал меланхолическое выражение его лица – лица человека, который редко спускается в сей мир, и всегда встречает здесь только трудности; лицо мечтателя из тех, что должны осуществлять свои мечты, и деятеля из тех, что вынуждены подкреплять мечтой свои деяния.

Поглядев на солнце, он позволил поводьям упасть на спину коня, а сам простер руки к западу и воскликнул: "О Божественная Роза Интеллектуального Пламени, дай же наконец узреть отверстыми врата Твоей благости!". Но вдруг громкий визг послышался из леса, несколькими сотнями ярдов выше по склону, а за ним раздался топот ног и шум голосов. Всадник остановился и вслушался. "Они бьют их, чтобы заставить пойти в горло ущелья", – сказал кто-то, и через мгновение дюжина крестьян, вооруженных короткими пиками, пробежала мимо, задержавшись немного, чтобы поклониться рыцарю, сдергивая синие шляпы. "Куда идете вы с копьями"? – спросил он, и один из крестьян, казавшийся вожаком, ответил: "Недавно банда лесных разбойников спустилась с холмов и угнала свиней у одного старика, живущего подле Глен Кар Лох, и мы преследуем их. Мы поняли, что их в четыре раза больше, чем нас, и стараемся отыскать их следы; и тогда тотчас же расскажем обо всем Де Курси, и если тот не окажет помощи, пойдем к Фитцжеральду; ибо Де Курси и Фитцжеральд недавно помирились, и мы теперь не знаем, кому же принадлежим".

– Но к тому времени, – сказал им рыцарь, – свиней уже съедят.

– Дюжине человек большего не сделать, и было бы неразумно всей долине срываться в погоню, рисковать жизнями ради двух свиней, да даже бы и ради двух дюжин.

– Скажите мне, – продолжал рыцарь, – тот старик, хозяин свиней, благочестив ли он, верен ли?

– Он верен, как все мы, и благочестивей любого, ибо молится каждое утро перед завтраком.

– Тогда было бы правильным сразиться за него, – сказал рыцарь, – и, если вы решитесь ударить на разбойников, я стану на острие атаки, а вы сами знаете – один боец в доспехах стоит многих лесных разбойников, одетых в шерсть и кожу.

Тут вожак повернулся к своим товарищам, спрашивая, готовы ли они рискнуть; но они, казалось, более заботились о благополучном возвращении в свои хижины.

– А эти разбойники, они подлы и безбожны?

– Подлы во всех своих делах, – сказал крестьянин, – и никто не видел их молящимися.

– Тогда, – заявил рыцарь, – я даю по пять крон за голову каждого лесного разбойника, какого вы убьете в схватке; – и он повелел вожаку показывать путь, и все пошли за ним. Через некоторое время они напали на след, ведущий под полог леса, и, свернув в прежнего пути, начали карабкаться вверх по горному склону. Вскоре тропка стала более узкой и крутой, и рыцарь вынужден был спешиться и привязать коня к стволу дерева. Они знали, что движутся по верному пути, потому что замечали следы узконосых башмаков на мягкой глине, а между них – отпечатки свиных копыт. Затем тропа стала совсем неудобной, и по отсутствию следов копыт преследователи поняли, что воры несут теперь свиней на спинах. Тут и там длинные полосы свидетельствовали, что какая-то свинья упала и ее тащили волоком. Так шли они около двенадцати минут; раздавшиеся голоса показали, что разбойники недалеко. Потом голоса смолкли, и преследователи поняли, что заметили и их. Осторожно, но быстро продолжали продвигаться они, и через пять минут кто-то углядел в кустах миндаля прячущегося человека в кожаной куртке. Стрела ударила о доспех рыцаря, отскочив без всякого вреда, и сразу же рой стрел со свистом обрушился на загонщиков. Они все бежали и карабкались по направлению к ворам, уже отчетливо различая тех, стоящих между кустами с луками – тетивы луков все еще дрожали; а у них были с собой лишь пики, так что приходилось идти врукопашную. Рыцарь помчался вперед, сражая то одного лесного разбойника, то другого. Крестьяне заорали и, крепко нажав, погнали воров перед собой, пока все не выбежали на плоскую вершину холма; там две свинки спокойно копались в жухлой траве; они обежали свиней кругом и погнали неприятеля назад на узкую тропинку; старый рыцарь подоспел позже всех, но теперь разил врага за врагом. Среди крестьян не оказалось серьезно раненых, ибо рыцарь вынес основную тяжесть схватки, что заметил бы всякий по окровавленным прорехам в его кольчуге; и когда они сгрудились у начала тропы, он велел им вести свиней в долину, а сам стоял, охраняя путь. Через миг он остался один; слабый от потери крови, он мог бы умереть от рук побежденных им бандитов, но не боялся этого, понимая, что те в страхе бегут.