Пятеро вновь сели на лошадей и искали брод, но безуспешно. Они все больше уставали, бродя взад и вперед с плеском, и лошади были в пене. – Давайте, – предложил старший, – вернемся в лес и попытаемся перейти выше по течению. – Они въехали под полог леса; сухие плети будры трещали под копытами, ветви цеплялись за стальные шлемы. Минут через двенадцать они вновь вышли к реке, и еще минут через пять обнаружили место, где можно было переехать поток, не замочив стремян. Лес на другой стороне был более редким, и лунный свет широкими полосами проходил к почве. Поднялся ветер, быстро гоня облака по лику луны, и, казалось, лучи танцуют гротескный танец между растрепанными кустами и низкими елями. Загудели вершины деревьев, и глас их был подобен стонам мертвых душ; всадники вспомнили поверье, будто души в чистилище нанизаны на острые сучья деревьев. Они поехали к югу, пытаясь снова найти тропу; но не было и следа дороги.

Тем временем шум вершин все усиливался, и ускорялся танец лунных лучей. Они различили вдали звуки музыки. Это был звук волынки, и они с радостью поскакали на него. Звук исходил со дна глубокой котловины. Там сидел старичок с обветренным, морщинистым лицом, в красной шапке. Рядом пылал костер; старик, воткнув в землю факел, яростно дудел на волынке. Рыжие волосы закрывали лицо, как ржавый мох покрывает камень. – Видели мою жену? – крикнул он, бросив взгляд вверх. – Она стирает! Она полощет! – Я боюсь его, – сказал молодой солдат, – я боюсь, это один из Сидов. – Нет, – отвечал старый солдат, – это человек, потому как я вижу веснушки у него на лице. Заставим его проводить нас. – Он вытащил шпагу, и так же поступили все. Пятеро окружили волынщика, уставив на него острия шпаг, и старый солдат рассказал, что им нужно убить двух бунтовщиков, держащих путь между Бен Бальбеном и большими горами, называемыми Кашел-на-Гаэл, и что он должен пойти и указывать им дорогу, потому что они заблудились. Волынщик повернулся и ткнул пальцем в ближнее дерево, и все увидели, что там стоит конь, уже оседланный и готовый к скачке. Старик закрепил волынку за спиной и, взяв факел, сел на коня и поскакал перед солдатами так быстро, как только мог.

Лес все редел, и вот они попали на горный склон. Луна зашла, и маленькие белые огни звезд стали различимы всюду. Склон становился все круче и круче, и наконец они выехали из леса к подножию высоких гор. Лес распростерся под ними, миля за милей, а далеко к югу виднелся горящий город. Вверху были только белые звезды. Тут проводник натянул поводья, указал левой рукой на небо и прокаркал: – Смотрите, смотрите на светлые лампады! – и снова ударился в галоп, размахивая факелом. – Слышите стук копыт тех гонцов? – крикнул он. – Скорее, скорее! Или они ускользнут из ваших рук! – и засмеялся, как бы в охотничьем восторге. Солдатам показалось, что они услышали далеко внизу стук подков; но земля становилась все более и более неровной, и бег коней ускорялся поминутно. Они старались остановиться – напрасно: лошади словно взбесились. Проводник бросил поводья на холку коня, размахивая руками и распевая дикую гаэльскую песню. И тут все увидели полосу реки глубоко внизу, и осознали, что оказались на краю пропасти (она зовется теперь Луг-на-Гаэл или, по-английски, Прыжок Чужака). Шесть лошадей скакнули вниз, и пять воплей разорвали воздух, и мгновением позже пятеро людей и пять лошадей с глухим шумом рухнули на зеленый склон у подножия утесов.

Невдалеке от Мертвецкого мыса, около Россе, там, где заброшенный дом лоцмана уставился на море двумя круглыми, словно глаза, окнами, в прошлом столетии стояла хижина-мазанка. Она тоже служила морскому промыслу – один старик, Майкл Бруэн, в молодые годы сам бывший контрабандистом, а в годы преклонные сделавшийся отцом и дедом контрабандистов, проживал в ней; и когда ночами стройные шхуны пробирались в залив мимо Роули, его задачей было вывешивать роговую лампу в южном окне; поданная таким образом весть достигала острова Доррен, а оттуда, при помощи такой же лампы, и поселка Россе. Кроме этих мерцающих посланий, мало что связывало старика с людьми, ибо он одряхлел и думал только о спасении души, склоняясь все время перед резным испанским распятием, висевшим над очагом, и сгибаясь над четками из полированных камешков – их привезли ему на шхуне, пришедшей из Франции с грузом шелков и кружев. Однажды ночью он долго ждал появления шхуны "Милосердная Мария"; но, хотя ветер был благоприятным, судно сильно опаздывало, так что он уже хотел лечь на свою охапку соломы – небо светлело, и судно не решилось бы проходить мимо Роули и становиться на якорь при свете дня. И тут он заметил цапель, летевших одна за другой от острова Доррен к заросшим тростником прудам, что лежат у скал Второго Россе. Никогда ранее не видел он, чтобы цапли летали над морем, потому что это птицы суши; от удивления, прогнавшего дремоту, а также потому, что долгое бдение опустошило его кухонный шкаф, старик схватил ружье, ржавое и перевязанное веревочками, и поспешил вослед цаплям к прудам.

Когда он подошел к прудам так близко, что слышал шорох тростников, занялся рассвет, и в сером свете высокие стебли, тихие воды, клочья тумана и дымка над песчаными наносами предстали как будто вырезанными их громадных жемчужин. Вскоре он обнаружил цапель, в большом числе – те стояли, поджав ноги, на мелководье; он залег в зарослях, взглянул в прицел и на миг склонился над своими четками, чтобы пробормотать: "Покровитель мой святой Патрик, дай мне убить цаплю; пирог из нее поддержал бы мои силы целых четыре дня, ибо я ем меньше молодых. Убереги от промаха, и я буду читать по молитве на каждую бусину четок все четыре дня". – Тут старик снова улегся, поместил ружье на камень и прицелился в цаплю, стоявшую с густой траве над ручейком, втекавшим в пруд; он боялся, что если застрелит птицу где – нибудь над глубокой водой и полезет ее доставать, то подхватит ревматизм. Но, когда он взглянул на цаплю, она исчезла, и, к ужасу его, на месте птицы встал человек, очень старый и хилый. Охотник опустил ружье: вновь там стояла цапля, спокойно опустив голову. Он снова прицелился, глядя вдоль железного ствола, и металл, враг всяческого колдовства, снова показал ему старца; и вновь тот исчез, стоило опустить ствол. Старик уронил оружие, трижды перекрестился, и сказал "Отче наш" и "Богородице", и пробормотал: "Это враг Бога и моего покровителя встал на ровном месте и охотится в благословенных водах", и снова прицелился, очень тщательно и медленно. Раздался выстрел, и сквозь рассеивающийся дым Бруэн увидел, как старец падает на траву, а стая цапель с криком летит к морю. Охотник пошел к добыче, огибая пруд, и, дойдя до ручейка, осмотрел тело в старинных одеждах черного и зеленого цветов, запятнанных кровью. Он покачал головой, видя столь богомерзкое создание. И вдруг тело пошевелилось, рука протянулась к нему и длинные тощие пальцы чуть не схватились за крест и четки. Бруэн отшатнулся, крикнув: – Колдун, я не дозволю мерзким тварям касаться святых бусин! – и задрожал от осознания, сколь страшной и древней опасности избежал.

– Если ты выслушаешь меня, – ответил ему голос столь тихий, что казался вздохом, – ты поймешь, что я не колдун, и позволишь поцеловать перед смертью крест.

– Я выслушаю тебя, – отвечал Бруэн, – но не дам коснуться святых четок, – и, сев неподалеку от умирающего, он перезарядил ружье, положил его на колени и приготовился слушать.

– Не знаю сколько поколений назад мы, ныне серые цапли, были учеными мужами при дворе короля Лигейра; мы не охотились, не ходили в битвы, не слушали молитв друидов, и даже любовь, если она вообще спускалась к нам, была не более чем летучий огонь. Друиды и барды говорили нам о новом друиде Патрике; большинство их ненавидело пришлеца, а некоторые считали, что он принес учение древних богов в новых образах; а иные стояли за то, чтобы приветствовать его; но мы зевали посреди их речей. Наконец они прибежали, крича, что Патрик идет ко двору, и снова начали споры; но мы не вслушивались, ибо были заняты диспутом о сравнительных достоинствах Высокого и Простого стилей; не озаботились мы даже когда они выбежали из дверей, сжимая в руках волшебные жезлы, чтобы сразиться с незваным гостем в лесу, и когда они возвращались в разорванных одеждах и с криками отчаяния: стук ножей, вырезавших старинными знаками наши мысли, успокаивал нас, а диспут наполнял радостью; не беспокоились мы и когда толпы шли наутро увидеть нового друида, читавшего заповеди своего бога. Народ пробежал мимо, и один из нас, отложивший нож, чтобы вздохнуть и размяться, услышал вдалеке голос и понял, что друид Патрик проповедует в доме короля; но сердца наши были глухи, и мы резали, и беседовали, и читали, и громко смеялись. Спустя некоторое время мы услышали шум многих ног, идущих от дома короля, и вдруг две высокие фигуры встали на пороге: одна была в белой, другая в красной одежде, словно огромные лилия и мак; и мы узнали друида Патрика и нашего короля Лигейра. Мы отложили резцы и склонились перед королем, но не его громкий грубый голос обратился к нам, но иной, странный голос – в нем слышался восторг, какой бывает у голосов, звучащих из священных костров друидов: – Я учил заповедям Творца мира, – сказал он, – в королевском доме, и тишина стояла повсюду, от центра земли до окон небесных, так что даже орел не хлопал крыльями в вышине и рыба не била плавником в мутной воде, и скворцы, галки и воробьи в ветвях усмирили болтливые языки; и реки стали недвижными зеркалами, а тучи – глыбами мрамора, и креветки в дальних заводях хранили молчание, хотя и нелегко было им терпеть. – И когда он называл все это, казалось – король именует подданных. – Но ваши тонкие ножи стучали и скребли по дубовым доскам, и в тишине стук этот разгневал ангелов. О корешки, погубленные зимой, вы не очнулись, хотя лето тысячью ног прошло над вами. О люди, не познавшие любви, ни песни, ни мудрости, но пребывающие в тени воспоминаний, в которых ноги ангелов не могут коснуться вас, когда те пролетают над вашими головами, ни волосы демонов не могут коснуться ваших стоп, когда те проходят под вами: я налагаю на вас проклятие, навсегда превращаю в пример для всех: вы станете серыми цаплями, ныряя в глубокие пруды и летая по миру в час, когда он наиболее полон сумрака и печали, забыв пламенники звезд и еще не узрев солнечного пламени; и вы обучите других цапель, и станут они, вам подобно, навсегда примером для всех; и смерть ваша будет приходить случайно и непредвиденно, лишая ваши сердца уверенности.