Артик посмотрел и сказал: "Дортуар". Точно, что будуар.

К отбою другие испытатели стали возвращаться, мы познакомились.

Витя Кудинов, жилистый, остроносый, с физиономией, как у начинающего вора в законе, который тут уже дослуживал, нам с Серёгой и Артиком много чего рассказал.

- Щас тут уже всё модернизировано, пацаны, - говорил он и губы кривил. - Фигня уже, а не служба. Мутит чуток, а так - отлично. Вот раньше... Со мной пятеро пришли - и где они? У Бурки случился припадок, вы бы видали, как он закидывался. Домой поехал, считай, повезло. Кеша с ума сошёл - не шучу, в натуре. После первого же перехода, ночью - как подскочит на кровати: "Ангелы горят! - орёт. - Чёрные ангелы горят!" А потом катался тут по полу, хватался за всех и вопил: "Склейте меня! Склейте!" Увезли, так мы и не знаем, очухался или нет. Жека умер. Вышел в расчётную точку - и с копыт. Сердце. У Фили рука отнялась. Говорят, это нервное, пройдёт потом - но всё-таки...

- То есть, - сказал Артик, - ТПортал совершенствуется?

Витя дёрнул щекой.

- Ещё как. Вам же уже рассказали, небось, про наших с пуговицами в позвоночнике? Нет ещё? Да ладно... Сначала ТП только голышом пропускал вообще, ткань с кожей мешалась. Но это почти сразу поправили. Потом что-то там наладили, и портал начал отделять твоё мясо от железяк: когда это дело настраивали, я пару раз проходил с железными трубками в руках. Проверяли, врастёт железо в меня или нет. Если что - легче же трубки от ладоней отодрать, чем пуговицы из позвоночника выковыривать, да?

По идее, от этих разговоров нас должно было совсем позамыкать, да и здешнее руководство думало, что мы перепугаемся до усрачки, если будем слушать, как тут кого до нас ушибло порталом. Но почему-то, против всех этих психологических расчётов, мы, скорее, укреплялись духом.

Вообще-то любой из нас мог подать рапорт о переводе обратно, в обычную часть. Если будет совсем уж невозможно. Но никто и не подумал, хотя моментами просто жить не хотелось. Витя говорил, что и до нас никто не сбежал - а такой рапорт однозначно воспринимался, как бегство.

Мы слушали ребят, которые видели тут побольше, чем мы, и понимали, что сбежать - это всё равно, что с передовой в тыл сбежать. Как-то так.

Я, например, думал, что Артик тут не останется. Он ТП переносил намного тяжелее, чем мы с Серёгой, его каждый раз рвало, и весь остаток дня он ходил зеленоватый, будто отравился чем-то. Но когда я его спросил, он сказал задумчиво:

- Валить отсюда? Но зачем, Денис? Допустим, я считаю, что шагистика и чистка сортиров плюс обыденные мордобои - устаревший способ превратить человека в машину для выполнения приказов. Меня это бесит. И вот судьба мне посылает - другое. То, в чём, по крайней мере, есть смысл. Возможно, они сумеют довести ТП до настоящей безопасности. Ради этого стоит слегка потерпеть, правда?

- И ребята хорошие, - сказал я.

- Да, - согласился Артик. - Ребята хорошие.

Святая правда: ребята тут подобрались - зашибись. В той части, откуда нас с Серёгой и Артиком забрали, было всякого разного... ясное дело. А тут - на подбор. Либо спортсмены, либо просто серьёзные парни - не та порода, которая водяру по подворотням жрёт. Не подходят другие.

И я твёрдо решил, что останусь тут, несмотря ни на что. Потому что это - настоящая мужская работа. Испытатель - это настоящая мужская работа.

Испытатель N25

...Но я с малых лет не умею стоять в строю,

Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг...

Александр Башлачёв

Я довольно быстро понял, что к тошноте можно привыкнуть. Вероятно, можно заставить себя привыкнуть и к этому отвратительному ощущению: что-то внутри тянется, рвётся, но не разрывается до конца. Каждый раз вспоминается "масло, размазанное по хлебу" - вот такая Магия Всевластья, судороги по хребту... Но человек ко всему привыкает. Я был готов заставлять себя, тренировать своё малопригодное для экспериментов с телепортом тело - лишь бы остаться здесь.

Да, я осознал, как невероятно важно для науки то, что мы делаем. Но это не главное. Мне было интересно. Мне никогда в жизни не было так интересно. Я наблюдал за собой - и сам себе поражался.

На первых же собеседованиях психолог, желавший называться "доктором Кириллом", сказал:

- Вы - очень любопытный случай, Разумовский. Такого мы ещё не наблюдали. Хорошо бы вам рассказывать о своих ощущениях как можно подробнее

Я рассказывал подробно. Даже рисовал, хотя рисую вполне неважно.

Я ощутил перемены в себе после первого же нуль-ТП. Тогда это воспринималось, как déjà vu - в ускользающем сознании мелькали обрывки зрительных образов, которые вдруг воплощались в образы реальные. В вертолёте мне с чего-то представилось веснушчатое лицо с удивлёнными серыми глазами - и спустя минуту после приземления я увидел его: на меня удивлённо и слегка испуганно смотрел солдат из здешней вооружённой охраны. Кажется, я мог бы предсказать количество его веснушек. Весь следующий день меня преследовали крошечные пророчества, ничтожные, но цепляющие за нервы. Я увидел солянку с парой сосисочных кружков в своей тарелке за минуту до того, как мне её налили - с этими двумя кружками. Потом я даже крикнул лаборантке: "Осторожно!" - но она вздрогнула и всё равно сбросила со стола сосуд с какой-то вонючей зеленоватой жидкостью, зацепив его локтем. Я увидел пятно йода на щеке парня из службы сопровождения раньше, чем он обернулся. Тянущие, нелепые, ни для чего не нужные мелочи... Всё это выглядело, как наваждение, и я был рад рассказать об этих микрогаллюцинациях "доку Кириллу" - будучи вытащенными из подсознания и произнесёнными вслух, они сразу поменяли статус, превратившись в обычный экспериментальный материал.

- Старайтесь как можно внимательнее наблюдать за собой, Разумовский, - сказал док Кирилл. - У вас необыкновенная реакция. Возможно, мы выходим на очень любопытный побочный эффект нуль-ТП.

Предсказание будущего, подумал я, и мне стало смешно.

Допустим, ТПортал и вправду сделал меня пророком - тогда Ришка приобретёт тему для подначек на долгие времена. Если я проговорюсь ей на гражданке, а я проговорюсь, или она угадает: мне не удаётся скрыть от Ришки ничего более или менее значимого. Она - единственный человек на свете, который знает меня хорошо.

И я её знаю хорошо. Так уж вышло.

Я подумал даже, что моя странная реакция на нуль-ТП каким-то образом связана с Ришкой. В моей жизни вообще многое связано с Ришкой. Мы - близнецы.

Сколько себя помню, я всегда отличался от других. Видимо, мою душу грешную изрядно-таки изменило - не знаю, улучшило или испортило - то, что я целых девять месяцев делил с девочкой очень и очень тесное помещение, а потом мне пришлось с ней ладить. Я никак не вписывался в правильную схему "настоящего пацана", а потом - "настоящего мужика": я был не просто братом девочки, я был абсолютным другом девочки. Мы не умели ссориться. Ришка была моей партнёршей в клубе латиноамериканского танца, Ришка была моим зеркальным отражением, Ришка была моей партнёршей по нашим личным играм и тайнам, а для парней из моего класса я был то ли "пидор", то ли "бабник", то ли, странным образом, и то, и другое сразу. Я был Артик для Ришки. Она никогда не называла меня Артёмом, я её - Ириной. Я даже имел неосторожность ляпнуть эту детскую кличку в автобусе по дороге в нашу зону, зная, как она обычно действует на посторонних, в здешних палестинах - в особенности. Но имя, придуманное Ришкой, всегда казалось мне чем-то вроде талисмана, тем более что у меня не было больше ничего от неё теперь.

Наши родители были побоку и в стороне - они нас не понимали и не печалились по этому поводу. Они считали нас детьми без проблем; наши проблемы мы решали сами, с тех самых пор, как начали говорить.