Мне надо убраться отсюда. Быстро.

— Энджел? — судорожно крикнула я в сторону примерочной. — Я пойду в соседнее здание. Нуждаюсь в кофеине. Ты хочешь чего-нибудь?

— Карамельный латте? — Моя соседка по комнате отозвалась изнутри. Этот шопинг предполагался как сближение и возможность узнать друг друга, но похер. Я не могу оставаться в этом магазине и минутой дольше.

Бит был заразительным. Я могла заметить, как покупатели начали пританцовывать рядом со стеллажами скидочных джинсов. Это была попсовая песня с ритмом четыре четверти (прим. переводчика four-on-the-floor — это размер четыре четверти, с акцентированием ритма бас-барабаном (типичный для, например, стиля "диско")), со звуками синтезатора и долбящими басами. Её почти невозможно игнорировать.

И она уже была в моей голове. Последнее место, где я хотела, чтобы она находилась.

Я выбежала на знойное тепло улиц Нью-Йорка, мои щеки были краснее и горячее от того, как я адски старалась избежать летнего хита. Я вошла в прохладное помещение Старбакса по соседству и заняла место в очереди.

Из динамиков над головой доносилась тихая бренчащая инди-фолк мелодия. Я облегченно выдохнула. Я проверила свои ногти, обещая уже пятьдесят миллионов раз остановиться и не кусать их, а затем сразу помещала ноготь в рот и начинала грызть.

Я была следующей в очереди, когда звучащая песенка закончилась. Затем последовала пауза. Я вытянула шею и увидела, как один из бариста менял песню на айподе за стойкой.

И пошло-поехало.

Я старалась держаться до тех пор, пока вокалист не запел. Он начал с припева, заколачивая гвоздь прямо в середину моего сердца.

You got it right, babe (Все правильно, детка) 

We spent the night, babe (Мы провели ночь, детка) 

And I'm just a little bit cocky, yes, it's true… (И я немного наглый, да, правда…)

Я была снаружи раньше, чем песня начала нарастать. Потому что он сказал не “Литтл Бит”. Нет, он невнятно произнес слова, и это прозвучало больше как “Лил Бит”.

Лил Бит.

Лилиана Несбит.

Я.

Джаксон Блу проработал свой путь обратно в мою жизнь, собираясь все разрушить еще раз. И в этот раз даже без надобности видеть меня в лицо.

Я выбежала из кофейни, закрывая уши руками, но басы все еще отдавались в моей груди, от чего мое сердце бешено колотилось… прямо как тогда, когда Джакс впервые стоял обнаженный передо мной. Татуированный и тлеющий, с синими волосами, что дезориентировало, вкупе с его глубокими голубыми глазами. Он заключил мое лицо в свои ладони, и я растаяла лужицей у его ног.

Я была на полпути к апартаментам, прежде чем вспомнила об Энджел. И ее кофе. И моем.

Это был вопрос жизни и смерти. Она должна понять. Или если она не поймет, то этот приступ странного поведения будет еще одной темой для хихиканья со своим парнем, который остается у нас на ночь и еще ни разу не заплатил за аренду… или еду… или километры туалетной бумаги, которой забит наш старенький туалет каждым утром. Или, может быть, она устроит очередную вечеринку, не сказав мне и оставляя меня тем, кто должен будет убирать нашу крошечную обувную коробку.

Не могу поверить, что он использовал мои же слова в песне обо мне.

Я остановилась с коротким вздохом. Я злилась не на Энджел. Она была взбалмошной неряхой, избалованной принцессой Среднего Запада, которой не хватало навыков реального мира. Эти навыки должен иметь каждый взрослый человек, но опять же, кем была я? Мы обе девятнадцатилетние незнакомки в этом городе. Мы вдали от родных и близких. Я могла бы быть с ней помягче.

А вот он?

— Ты не имел в виду не единого слова, — прошептала я. 

— Ты заблуждаешься, — хохотнул он. 

— Ты наглый засранец. 

— Так точно, детка.

Он может гнить в аду.

Глава 2.

Джакс.

Я устал от необходимости общаться с каждым второсортным блогером, который пересекся со мной. Но намного хуже было сидеть здесь, слушать их болтовню о моей матери с таким благоговением, которое, как правило, уготовано долбаному Папе Римскому.

— И каково было расти сыном Энни Блу?

Эта блогерша — маленькая соблазнительная особа, которую я определенно мог бы привести домой при условии, что она снимет отвратительно огромные очки в виде кошачьих глаз, что занимают все ее лицо, — просто задала мне тот же гребанный вопрос, что и предыдущие десять репортеров на этом банкете. Сколько еще надо выдумать остроумных и лаконичных способов сообщить им о том, что я действительно хочу сказать? И как прикажете отвечать на тупой вопрос? 

Быть сыном Энни Блу — это все, кем я когда-либо был.

Даже сейчас, когда мой лейбл готовится к релизу моего первого студийного диска. Даже сейчас, когда мой первый сингл имел взрывной успех. Даже сейчас, когда у меня была студия для последующей работы в полном формате. Даже сейчас, когда в моей истории работы был кавер Rolling Stones и мой первый тур был на стадии планирования.

Даже после всего этого я все еще был гребаным сыном долбаной Энни-мать-ее-Блу.

Я, конечно, не сказал этого. Вместо этого я переместился на стуле, разведя ноги на секунду. Миленькие глазки блогерши прошлись прямо по моей промежности, и я слегка улыбнулся. Да, она хочет его. Пару обдуманных слов, и она будет умолять меня.

— Ну… — улыбнулся я, демонстрируя ямочки, зная, что они сводили девушек с ума. — Быть сыном Энни Блу? Это единственная вещь, которую я когда-либо знал, милая. — Она качнулась немного правее. Просто сними эти очки. — Для некоторых людей, моя мать — идол, — добавил я, ненавидя то, как правдоподобно и напыщенно это прозвучало, — но для меня, она всегда будет мамой.

Я чуть не блеванул себе в рот после произнесенного. Я превзошел сам себя. Последний раз, когда я называл Энни “мамой”, я был еще в пеленках. Она заставила меня называть ее Энни в тот момент, как я перестал шепелявить и пускать слюни, и любые материнские чувства, которые могли бы быть у нее ко мне, заглушила ее самовлюбленность.

Соблазнительница хихикнула, быстро печатая на своем элегантном Макбуке.

— Я просто не могу представить, как кто-то зовет Энни Блу “мамой”, — произнесла она, тряся головой. — Она богиня.