Он забирает мой контроль, и я могу, наконец, сдаться.

Могу, наконец, отпустить.

Грейсон трется своим языком о мой, и по моим рукам пробегают мурашки. Я не хочу, чтобы он останавливался, и он, как будто слышит мои самые сокровенные желания и усиливает хватку.

Одна рука сжимает мои волосы, другая рука на моем бедре, притягивает меня ближе.

Я теряю контроль над собой. Мысль охлаждает мой пыл.

Что я сделала? Я рассказала ему о матери. Рассказала о своем прошлом. Я рассказала ему все обо мне, как будто это не имеет никакого значения. Как будто все будет хорошо. Но этого не будет. Он собирается убить меня. Изнасиловать меня. Хотя именно сейчас, когда мой язык танцует с его, это не выглядит, как изнасилование. Смерть будет такой? Заставит ли он меня хотеть того же?

Позади нас раздается звук автомобильного гудка, и я резко отодвигаюсь назад. Его глаза, изумленные от похоти и чего-то более глубокого…

Я отодвигаю эту мысль в сторону. Он ничего не чувствует. Он животное, реагирующее рычанием и укусами. По крайней мере, так я могу понять, что он делает. Никто не любит, когда его сажают в клетку.

По крайней мере, так я могу понять, почему он причиняет мне боль.

Он нажимает на газ, но по-прежнему удерживает меня, его пальцы впиваются мне в руку. Я хнычу.

Кажется, его мысли прояснились. «Ты красивая», — сказал он перед тем, как поцеловать меня. Но сейчас он смотрит на меня так, как будто я не привлекательная. Я как незнакомка, кто-то, кого он не может до конца понять. Удивление и настороженность. Сомнение и надежда.

Самая страшная часть была не тогда, когда он приставил пистолет к моей груди, и мое сердце отбивало бешеный ритм, а именно сейчас, когда я желаю оправдать его надежду. Вера в то, что я могу. Это тот кошмар, который одолевает меня.

***

Я просыпаюсь от тряски грузовика. Моя щека отскакивает от окна. Сейчас ночь. Я уснула? Оглядываюсь вокруг и вижу, что мы находимся на парковке мотеля. Место темное и пустынное. Неоновые синий и красный цвета от знака «Свободно» отбрасывают призрачное свечение на профиль Грейсона. Мои внутренности холодеют от ужаса. Мотель означает кровать. Я и он на кровати.

— Почему мы остановились? — мой голос звучит хрипло.

— Мне нужно поспать. Ты можешь продолжать наблюдать.

Шутка. Если я увижу, что кто-то приближается к нам, то я скорее позову их на помощь, чем предупрежу Грейсона. По его сухому тону понятно, что он знает это очень хорошо. Но он все же рискует, так что, должно быть, он действительно изможденный.

Это мой шанс сбежать. Я просто должна ждать случая. Он настанет. Должен настать.

— Не задумывай ничего, — говорит он, читая мои мысли.

Слишком поздно.

— Если думаешь, что я буду сотрудничать с тобой, то ты сумасшедший.

Он смеется, низко и немного дико.

— А с чего ты взяла, что я в здравом уме?

Затем он кладет руку на мое запястье. Он тянет меня на половину своего сиденья и хватает за подбородок. Его глаза — темные омуты, бурлящие гневом, чувством вины, но больше всего — решимостью.

— Ты делаешь мне больно, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Его хватка на моем запястье скручивает мою кожу. Даже его рука на моем подбородке оставит синяк, если он будет продолжать удерживать ее там. Везде, где он касается меня, я горю.

Его хватка не ослабевает.

— Это предупреждение, детка. Ты знаешь, на что я способен. Я уже на исходе. Терпения больше не осталось.

Это было его терпение?

— Отпусти меня.

— Не думаю, что сделаю это. Я буду держать тебя. Даже всю ночь, — он ухмыляется немного дерзко. Я могу представить, как он использует эту ухмылку в баре, и любая женщина оказывается у его ног. Могу представить, как я у его ног, особенно сейчас. Я уже у его ног, только это не мой выбор.

Мое сердце стучит от страха, думая о кровати в номере. Я должна убраться отсюда. Он толкает меня обратно на сиденье.

— Видишь того парня в окне?

Я смотрю через освещенные окна офиса мотеля и вижу кого-то возле стойки регистрации, но больше ничего не могу разобрать. В крошечном офисе больше никого нет. Нет большого количества машин или каких-либо зданий поблизости.

Некому услышать мой крик.

— Да, — говорю я.

— Я знаю, что ты не можешь хорошо его видеть, но это всего лишь ребенок. Семнадцать лет? Восемнадцать? И он рассчитывает на тебя, что ты будешь хорошей. Ты можешь сделать это, не так ли? Ты можешь сидеть здесь мило и тихо, и тогда он не пострадает.

На самом деле, гораздо больше, чем Грейсон, угрожающий мне, меня раздражает снисходительный Грейсон. Я смотрю на него во все глаза.

Он усмехается.

— Итак, мы понимаем друг друга.

Я наблюдаю за его спиной, когда он заходит в крошечный офис мотеля и подходит к стойке. Я не знаю, что он говорит парню, но явно не свое настоящее имя или то, что он только что сбежал из тюрьмы. Находясь внутри, Грейсон должен казаться другим человеком, менее устрашающим, менее пугающим. Голова парня двигается вверх-вниз, он кивает? Смеется от какой-то обычной шутки? Он одурачил парня. Что ж, но он не одурачил меня.

Итак, мы понимает друг друга, сказал он. Но то, чего он не знает, так это то, что я построила свою жизнь вокруг чтения людей. Будучи ребенком — это был способ выжить. Шаг впереди наркоманов, с которыми общалась моя мама. Я выучила, когда надо бороться, а когда затаиться. И я собираюсь использовать те же навыки, чтобы сбежать. Я не могу убежать прямо сейчас, даже несмотря на то, что хочу сделать это больше всего. Но я уже знаю, что происходит, когда я убегаю. Ничем хорошим не закончится. Он догонит меня. Накажет. Или просто снова заставит меня кончить.

К тому же, он действительно мог бы убить того ребенка.

Я должна быть умной и не позволять страху одержать верх надо мной.

Дождусь своего шанса. У меня их не будет много. Позже, когда он будет спать, он будет уязвим.

Он возвращается и садится в машину. Его ухмылка заставляет меня чесаться от желания причинить ему боль.

— Хорошая девочка, — говорит он.

О, я определенно хочу причинить ему боль.

20 глава

Грейсон

Мне нравится, когда она злится на меня. В тюрьме она всегда казалась какой-то грустной. Сломленной, как некоторые из заключенных, отбывающих пожизненное. Но когда я заставляю ее злиться, ее глаза загораются, как фейерверки. Я смотрю, как она взрывается. Бум. Бум. Бум. Как будто она мое собственное шоу.

Комната такая маленькая и дерьмовая, как я и ожидал. Это хорошо, так как означает, что никто не будет стремиться занять соседние комнаты. Я не могу доверять ей насчет того, что она не вздумает кричать. Это было бы идиотским поступком, но животные в неволе иногда совершают идиотские поступки. Мозг отключается, и затем они полностью погружаются в панику.

Прямо сейчас она задумалась. Внимательно наблюдает за мной. Обычные люди не могут справиться с этим видом стресса. Она не только справляется с ним, она делает это впечатляюще.

Я не могу позволить себе быть под впечатлением от нее.

— Я хочу принять душ, — говорит она аристократичным тоном, как будто является королевой Англии, а я один из ее подданных.

— Ваше желание — закон для меня, — говорю я, только для того, чтобы посмотреть, как ее глаза вспыхивают снова и снова.

Я позволяю ей принять душ. Даже позволяю ей при этом закрыть дверь, что с моей стороны является подарком. Кроме того, это дает мне возможность осмотреться в комнате без ее наблюдения за мной.

Здесь только одна кровать и, к счастью, она с изголовьем, к которому я могу ее привязать.

Входная дверь закрыта на цепочку. Единственный стул как раз проскальзывает под дверную ручку, чтобы не впустить незваных гостей, и не выпустить ее.

Она принимает душ уже достаточно долго. В старом мотеле как этот, к этому времени вода уже холодная.