В темноте долго молчали, потом спросили:

— А как же Земля?..

— О Земле у нас говорить не принято. Может быть, кто-нибудь из Первых знает о ней. Остальные забыли.

— Забыли?..

— Никто не знает ее координат.

— А если бы знали вы?.. — задали из темноты мне вопрос.

Я пожал плечами — вопросы мне надоели. Но они молчали, ждали ответа. Я сказал:

— Покажитесь.

— Зачем? — спросили меня.

— Поговорим на равных, — сказал я. — Вы меня видите, я вас нет.

Опять что-то вроде смеха прошелестело во тьме. Это меня укололо: я почувствовал себя котенком, игрой с которым забавляются взрослые.

— Покажитесь! — повторил я.

Тьма мгновенно исчезла. Передо мной был квадратный зал, один из тех бесчисленных залов, украшенных статуями, картинами, которые мы видели во всех городах. Полный блеска и воздуха, он, казался от пола до потолка наполненным влагой, будто его залила огромная капля росы. Посередине зала, ярдах в двух от меня, стоял узкий и длинный — почти через весь зал стол. За столом, напротив меня, были трое. Они были очень молоды, юноша и две девушки, почти девочки. Они и вели со мной разговор. Признаюсь, я смутился. Я ожидал увидеть Знатоков, в скуфьях и мантиях, а они были совсем ребята и красивы как боги. Я спросил их:

— Откуда вы здесь?

— Мы часовые, — ответил юноша.

— Не понимаю, — признался я.

— Охраняем планету, — пояснил он.

— От кого? — спросил я.

— От вас.

— От нас?..

— От вашей… команды.

Я подумал о его такте и вежливости. И умении вести разговор.

— Почему вы ее охраняете?

— Потому что она музей.

Я был сбит с толку: вот уж музей! Спросил:

— Мертвые города?..

— Это они для вас мертвые.

— Что вы хотите этим сказать?

— Посмотрите…

Они показали мне город. Исчезла стена, открылась равнина, и на равнине — город. Я узнал этот город по огромному куполу над внутренним холлом белого здания — художественной галереей. Мы еще удивлялись, что купол свинцовый, сколько металла убухано на обыкновенную крышу. Но теперь, когда город показывали ребята, купол был не свинцовый, а золотой. Я спросил:

— Почему золотой?

— Потому что он золотой и есть.

— Сейчас?..

— И сейчас.

Я не поверил. Когда мы нанесли визит городу, мы не нашли там ни блестки золота.

— Мы видели купол свинцовым, — тупо повторил я.

Ребятишки улыбнулись и открыли внутренний вид галереи — ряд женских статуй, которые мы видели. Гарри посылал им тогда воздушные поцелуи… Теперь статуи выглядели иначе: на запястьях вместо свинцовых блестели золотые браслеты, в брошках и клипсах сверкали тысячи бриллиантов.

— Не может быть, — сказал я, — там свинец и графит!

— Для вас свинец и графит…

— Почему? — спросил я в упор.

Юноша, который до сих пор стоял за столом, сел на невидимую для меня скамью, — девочки сидели обе от него по левую руку.

— Видите ли, — сказал он, — это связано с историей нашей планеты.

Откровенно сказать, при виде этих молокососов я совсем осмелел. Если они разговаривают со мной и ничего мне не сделали, то они ничего не посмеют сделать. В конце концов у нас в трюме четыре аннигилитные бомбы, они разнесут старушку планету в клочки. Я стоял, думал об этом, а мальчишка сидел напротив меня и, глядя в глаза мне, хмурился. Вдруг он спросил:

— Вы уверены в своих бомбах?

Меня словно пырнули ножом.

— О чем… вы? — спросил я.

Девчонки хихикнули — вежливо так, противненько, а парень, словно и не спрашивал о бомбах, сказал:

— Эта планета называется Ольмия. Наша цивилизация зародилась и развилась здесь миллион лет тому назад. Но постепенно истощились естественные богатства, воздух становился все разреженнее, солнце тускнело. Мы нашли другие миры и переселились туда. Но мы по-прежнему любим Ольмию. Здесь наша история, культура и психотехника.

Заметив, что у меня дрогнул желвак, — в самом деде, я не понял, что он понимал под психотехникой, — парень сказал:

— Вы видели графит вместо алмазов. Это потому, что каждая наша вещь чувствует, какими глазами на нее смотрят. И… оберегает себя, защищается.

Мне было не по себе, девчонки глядели на меня, как на морского ежа. И в то же время в глазах их вспыхивали смешливые огоньки. Словом, нас на планете схватили за руку, с поличным, а меня притянули к ответу. И еще потешались над мной, как над дурачком. Я-то им про Спасителя от души, а они мне — хахоньки. Выходит, богатства были у нас в руках и ушли, как вода сквозь пальцы.

— Не верю… — буркнул я, хотя отлично верил тому, что было мне сказано. Другие, пожалуй, после «не верю» не стали бы со мной разговаривать, а эти — все-таки они были детьми — постарались уверить меня.

— Видите это кольцо? — спросила девушка, сняла с пальца золотое кольцо с двумя цветными камнями. — Нате…

Я, как дурак, протянул руку. Кольцо тотчас посерело, а камни превратились в черные угольки. Девчоночка засмеялась, а я понял, что мне пора ретироваться.

Но это от меня не зависело. Парнишка глядел мне в лицо и вдруг спросил откровенно:

— Нравится вам такая жизнь?

— Какая там… жизнь, — махнул я рукой, вспомнив, как мы шатаемся по вселенной: где бы что сцапать, выбиться в люди.

Мальчишка вздохнул, девицы посерьезнели.

— Чем вам помочь? — спросил он, опять до чрезвычайности откровенно. — Может быть, знаниями?..

И тут я совершил самую большую оплошность за свои сорок пять лет. Не оплошность — я оставался самим собой: притворяться при них было нельзя. Я подумал — не сказал, только подумал: а нельзя ли будет их знания как-то продать?..

И на этом все кончилось. Парнишка отшатнулся от меня, точно его ударили.

Как мне пришла эта дурацкая мысль? Мог же я выслушать мальчика до конца!.. Кто это сказал: «Рожденный ползать — летать не может»? Дед мне сказал эти слова. Так и случилось: если рожден негодяем, и мысли в голове негодяйские. Что я мог продать? Какие знания мог продать? Кому они нужны?.. Но мысль в голове прошла, мальчишка понял ее. Сразу нас разделила пропасть. Даже глаза у парня похолодели.

— Сейчас вы пойдете к своим, — сказал он. — Мы дадим вам ровно пятнадцать минут, чтобы вы стартовали с Ольмии. Ни секунды больше… Когда вы появитесь на улице города, поднимите любой, какой увидите, камень. Подойдете к ракете — вас будут спрашивать, где вы были. Бросьте камень на землю, и все увидят, что случится, если вы не уложитесь в четверть часа.

Он на секунду остановился и честно предупредил:

— Не позволяйте себе ничего лишнего…

Парень сделал для меня больше. Он показал мне ракету, как она стоит в конце улицы. Команду — кого в каюте, кого внизу, у трапа. Он показал мне, кто о чем думает. Вы, капитан, думали в этот миг, что меня, наверное, нет в живых, надо плюнуть на все, стартовать. Гарри думал, что, потеряв два года в полете, он приедет домой к Битти с пустыми руками, а Битти заплачет — Роберту шестой год, останется он неученым, не выбьется в люди,

После этого паренек встал, подождал, не спрошу ли я чего-нибудь. Спрашивать мне было нечего. Тьма сомкнулась вокруг меня, и сразу же я оказался на улице.

Взял камень, как мне советовали, и пришел к вам.

— Да-а… — протянул кто-то, когда Веллз кончил рассказывать. — Все-таки стоило их шарахнуть парой аннигилиток.

Веллз ждал, что скажут другие. Другие молчали. Было неясно, думают ли они так же или вовсе не думают ни о чем. Чтобы не оставлять неясной свою позицию в этом вопросе, Веллз решил высказать соображение — он, как все, имел право беспрепятственно высказаться.

— Насчет аннигилиток я не уверен, — сказал он. — Мы не успели бы нажать гашетку, как превратились бы в пыль.

— Ч-черт! — Гарри с чувством ударил кулаком по столу. — Какие возможности!.. Что стоило им бросить нам хотя бы горстку алмазов?

Опять все промолчали, и опять за всех высказался Томас Веллз. Необычно прозвучали его слова, даже грустно.

— Ничего не попишешь, ребята, — сказал он, — есть миры, в которые надо входить с чистой совестью.