Где-то есть, за темной далью

Грозно зыблемой воды,

Берег вечного веселья,

Незнакомые с печалью

Гесперидовы сады.

Жизнь отдай во власть теченья,

И оно прибьет твой челн

Там, где, словно ожерелья,

Многоцветные каменья

Поднялись над пеной волн.

Девы, благостно нагие,

Опустив к земле глаза,

Встретят странника, как друга,

Уведут тебя в густые,

Светлоствольные леса.

Там, где клонит тиховейно

Ветви древние платан,

Заслоняя солнце юга, —

В голубых струях бассейна

Ты омоешь язвы ран.

Юный, сильный и веселый,

Ты вплетешься в хоровод,

Чтобы в песнях вековечных

Славить море, славить долы

И глубокий небосвод.

Освежив, в тени утеса,

Грудь из мраморных цистерн,

Ты, в рядах друзей беспечных,

Вновь помчишься вдоль откоса,

Обгоняя легких серн.

Ты меж лиц, мелькнувших в пляске,

Нежно выберешь лицо;

И тебе — рукопожатье,

С обещаньем сладкой ласки,

Передаст, таясь, кольцо.

Встанет сумрак. Из бокала

Брызнет нектар золотой.

В чьи-то жданные объятья,

И покорно и устало,

Ты поникнешь головой.

2 августа 1906

Мой сын! мой сын! будь осторожен,

Спокойней крылья напрягай,

Под ветром путь наш ненадежен,

Сырых туманов избегай.

Отец! ты дал душе свободу,

Ты узы тела разрешил.

Что ж медлим? выше! к небосводу!

До вечной области светил!

Мой сын! Мы вырвались из плена,

Но пристань наша далека:

Под нами — гривистая пена,

Над нами реют облака…

Отец! Что облака! Что море!

Удел наш — воля мощных птиц:

Взлетать на радостном просторе,

Метаться в далях без границ!

Мой сын! Лети за мною следом,

И верь в мой зрелый, зоркий ум.

Мне одному над морем ведом

Воздушный путь до белых Кум.

Отец! К чему теперь дороги!

Спеши насытить счастьем грудь!

Вторично не позволят боги

До сфер небесных досягнуть!

Мой сын! Не я ль убор пернатый

Сам прикрепил к плечам твоим!

Взлетим мы дважды, и трикраты,

И сколько раз ни захотим!

Отец! Сдержать порыв нет силы!

Я опьянел! я глух! я слеп!

Взлетаю ввысь, как в глубь могилы,

Бросаюсь к солнцу, как в Эреб!

Мой сын! мой сын! Лети срединой,

Меж первым небом и землей…

Но он — над стаей журавлиной,

Но он — в пучине золотой!

__________

О юноша! презрев земное,

К орбите солнца взнесся ты,

Но крылья растопились в зное,

И в море, вечно голубое,

Безумец рухнул с высоты.

1 апреля 1908

Певцами всей земли прославлен

Я, хитроумный Одиссей,

Но дух мой темен и отравлен,

И в памяти гнездится змей.

Я помню день — как щит лазурный,

И зелень вод, и белость пен,

Когда стремил нас ветр безбурный

К нагому острову сирен.

Их угадав на камне плоском

И различив прибрежный гул, —

В руках согретым, мягким воском

Я слух товарищей замкнул.

Себя же к мачте корабельной

Я дал покорно привязать,

Чтоб песни лирной и свирельной

Соблазн опасный испытать.

И все мечта предугадала!

Когда в тиши морских пустынь,

Вонзая сладостные жала,

Песнь разлилась полубогинь, —

Вдруг уязвленный мукой страстной,

С одной мечтой — спешить на зов,

Из тесных уз рвался напрасно

Я, доброволец меж рабов!

И наш корабль пронесся мимо,

Сирены скрылись вдалеке,

Их чар избег я невредимо…

Но нет конца моей тоске!

Зачем я был спокойно-мудрым,

Провидел тайны вод седых,

Не вышел к девам темнокудрым

И не погиб в объятьях их!

Чтоб вновь изведать той отравы,

Вернуть событий колесо,

Я отдал бы и гимны славы,

И честь, и ложе Калипсо!

1907

К встающим башням Карфагена

Нептуна гневом приведен,

Я в узах сладостного плена

Дни проводил, как дивный сон.

Ах, если боги дали счастье

Земным созданиям в удел,

В те дни любви и сладострастья

Я этой тайной овладел!

И быть всю жизнь в такой неволе, —

Царицы радостным рабом, —

Душе казалось лучшей долей

И всех былых трудов венцом!

И ночь была над сонным градом…

Был выпит пламенный фиал…

В тиши дворца, с царицей рядом,

На ложе царском я дремал.

Еще я помнил вздохи, стоны,

Весь наш порыв — в неясном сне, —

И грудь горячая Дидоны

Все льнула трепетно ко мне…

И вот — внезапный свет сквозь тени,

И шелест окрыленных ног.

Над ложем сумрачным — Циллений

Склоняет посох, вестник-бог.

«Внемли, вещает, сын богини!

Ты медлишь, но не медлит Рок!

Ты избран был хранить святыни,

И подвиг твой, в веках, высок.

Земная страсть да спит в герое!

Тебе ль искать ливийских нег,

Когда ты призван — Новой Трои

Взрастить торжественный побег?

Узнай глаголы Громовержца:

Величью покорись, плыви

К пределам Итала, — из сердца

Исторгнув помыслы любви!»

Виденье скрылось, как зарница,

И голос замер, как мечта.

Сквозь сон, открыв глаза, царица

Ко мне приподняла уста…

Но я, безумный, с ложа прянул,

Я отвратил во тьму глаза.

И утром трубный голос грянул,

И флот наш поднял паруса.

Сентябрь 1908

В морозном тумане белеет Исакий.

На глыбе оснеженной высится Петр.

И люди проходят в дневном полумраке,

Как будто пред ним выступая на смотр.

Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене,

Над темной равниной взмутившихся волн;

И тщетно грозил тебе бедный Евгений,

Охвачен безумием, яростью полн.

Стоял ты, когда между криков и гула

Покинутой рати ложились тела,

Чья кровь на снегах продымилась, блеснула

И полюс земной растопить не могла!

Сменяясь, шумели вокруг поколенья,

Вставали дома, как посевы твои…

Твой конь попирал с беспощадностью звенья

Бессильно под ним изогнутой змеи.

Но северный город — как призрак туманный.

Мы, люди, проходим, как тени во сне.

Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный,

С рукою простертой летишь на коне.

24 — 25 января 1906

Петербург