Я остолбенела. Оглянулась назад и встретилась взглядом с испанской принцессой. По спине побежали ледяные мурашки.

- Конечно, это оригиналы, - спокойно подтвердил хозяин дома.

Я посмотрела на него и отчего-то мгновенно поверила. Подняла дрожащую руку, чтобы дотронуться до холста, которого касалась кисть великого Веласкеса, но не успела. Рядом с тяжелым стуком упала трость. Пальцы хозяина дома цепко перехватили мое запястье и рванули руку вниз.

Не знаю, каким чудом мне удалось не упасть. Силы в руках странного незнакомца было достаточно, чтобы сбить с ног любого человека. Я выпрямилась, в упор взглянула на своего визави.

Нет, этот человек не любит искусство. Он им болеет и болеет хронически. Так страдают от неизлечимых болезней: до последнего вздоха. Для него это страсть, а страсти, доводящие до фанатизма, всегда опасны.

Я осторожно высвободила руку. Мужчина смутился, отвел глаза в сторону и извинился.

- И вы простите, - ответила я. - Просто меня потрясло то, что вы сказали. Я хотела убедиться, что это не мираж.

- Я не люблю, когда картины трогают руками, - объяснил мужчина тем же виноватым тоном.

Я подняла трость с узорного паркета, подала хозяину. Тот поблагодарил меня коротким кивком.

- А можно мне дотронуться хотя бы до рамы? - спросила я.

Пауза затянулась. Мужчина пристально посмотрел на меня и неохотно разрешил:

- До рамы, пожалуй, можно.

Я осторожно прикоснулась к старинному дереву, покрытому позолотой. И мгновенно почувствовала, какие мучения доставляю этим прикосновением человеку, стоящему рядом.

- Позвольте! - не выдержала я. - Но эта картина находится в известном музее!

- Она там находилась, - подтвердил хозяин дома. - До последнего времени. А сейчас там висит копия.

Я промолчала. По-моему, комментировать такие заявления просто глупо.

- Идите за мной, - пригласил меня хозяин дома.

Повернулся и захромал к стоявшему у стены небольшому столику из потемневшего дуба. Склонился над ним, оперся на трость, поманил меня. Я, как лунатик, пошла к нему.

- Смотрите, какое чудо.

Я наклонилась над столом. Под стеклом лежал кусок картона с угольным наброском: портрет мужчины в высокой прямоугольной шапочке, умное сухощавое лицо с холодным взглядом прищуренных глаз было мне незнакомо.

- Это эскиз портрета итальянского кардинала Гаспара Борхи. Незадолго до смерти Веласкес побывал в Италии. У художника было громкое имя, и несколько влиятельных людей заказали ему свои портреты. Портрет папы Иннокентия вы, конечно, знаете.

Я кивнула.

- Ну вот. А портрет кардинала остался незаконченным. Странно! Ведь набросок очень подробный. Очевидно, его преосвященство не мог часто позировать, и Веласкес сделал тщательную заготовку. Смотрите, какое замечательное лицо у этого человека. Какие невероятные глаза: умные, лукавые, проницательные… Посмотрите на кардинала Борху и сравните его с проповедниками Сурбарана.

Хозяин дома оглянулся, сделал жест в сторону противоположной стены.

- Священники на картинах Сурбарана - это люди, стоящие на земле одной ногой. Как у них подняты руки, как они запрокинули головы куда-то вверх. Земля для них только трамплин в небеса. Они ее не замечают. А этот человек… - Мужчина снова склонился над портретом кардинала. - О! Это человек совсем другой породы. Он прекрасно понимает, что стоит на земле, а небеса - где они? Слишком далеки, чтобы до них добраться! Вот вам два священника в интерпретации придворных испанских художников. Они жили и писали примерно в одинаковых условиях, а какая разница в характерах!

- И что же изменилось? - спросила я невольно.

Слушать собеседника было так интересно, что я позабыла все на свете.

- Время! Изменилось самое главное - время! Одному английскому королю потребовался развод с одной женщиной и венчание с другой! Развести его мог только папа, но папа не соглашался благословлять королевскую прихоть. Вот Генрих Восьмой и изобрел Реформацию, дабы стать самому себе хозяином. Он объявил, что главой церкви в государстве должен быть король, а не римский папа. Сам себя развел, сам себя женил. И между прочим, проделал это не один раз. - Хозяин дома остановился, снова пристально посмотрел на меня и, не скрывая насмешки, спросил: - Как вам это нравится? Целая страна выпала из сферы влияния! Каков пример для подражания? Римская церковь немедленно подготовила ответный удар, который вошел в историю под названием Контрреформации. Это была интересная эпоха, даже очень интересная! И потребовала она выдвижения сильных, изворотливых церковников. Таков был и кардинал Борха, упокой, господи, его душу. Видите, какое лицо, какой характер, как колоритен…

Верхний свет бросал блики на стекло, я прищурилась и попросила достать картон из-под стекла, хотя бы на минутку.

Хозяин развел руками:

- К сожалению, нельзя. Под стеклом вакуум. Видите ли, картон был в таком состоянии, что потребовалась серьезная реставрация. Так что…

Он вновь развел руками, вежливо демонстрируя огорчение. Я кивнула, не в силах говорить.

Неизвестный набросок Веласкеса!… Вакуум!… Ну что тут можно сказать?!

Хозяин дома шел вдоль стены, перечисляя экспонаты, лежавшие в стеклянных витринах:

- Офорты Рембрандта, перстень Александра Борджиа, тот самый, ядовитый, с шипом… Подвеска Екатерины Великой, бриллиантовый гарнитур Марии Антуанетты, обручальное кольцо маркизы Ментенон…

Я шла следом за гидом и скользила невидящими глазами по стеклянным витринам. В голове стоял непрерывный гул, уши заложило, словно в самолете на большой высоте.

- А вот очень интересный экспонат.

Хозяин остановился. Под стеклянным колпаком лежала алая бархатная подушка. Я замерла на месте, впилась в подушку напряженным взглядом. Интересно, в истории есть знаменитые подушки? Наверное, есть. Предположим, подушка, которой задушили какого-нибудь монарха. Существует же книга о соколиной охоте, пропитанная ядом! Французский король полистал слипшиеся страницы, послюнявил пальцы и умер.

Я ждала сопроводительной лекции, но мужчина молчал. Под его пронизывающим взглядом я вдруг запаниковала.

- Что это за подушка? - спросила я наконец, не выдержав тяжелой паузы.

- Обыкновенная подушка. Ничего примечательного.

- А почему она лежит под стеклом?

- Под стеклом лежит не подушка, а то, что было на ней.

Я снова выдержала паузу. Ничего не понимаю. Шарада.

- И что на ней лежало?

Глаза мужчины сверкнули голодным блеском.

- Мой самый ценный экспонат.

- Где же он?

Хозяин дома резко повернулся ко мне. Его глаза вцепились в мое лицо, как зубы пираньи.

- А вот это, деточка, я хотел спросить у вас, - сказал он мягко.

Минуту я стояла молча, оглушенная, растерянная. Потом произнесла имя человека, которого узнала по дурацкому обращению «деточка»:

- Ираклий Андронович!

Мужчина слегка поклонился, не спуская с меня глаз.

- Конечно, это я. Простите, что не представился сразу. Мне казалось, вы и так догадались, куда вас привезли.

- Я об этом и думать забыла. Меня все это… - я обвела рукой комнату, - просто заворожило.

Мужчина опустил глаза в пол и ничего не ответил. Немного постоял, разглядывая сверкающий паркет, постучал палкой по мыскам мягких замшевых туфель. Я замерла, боясь привлечь к себе внимание. Наконец хозяин дома очнулся от своих мыслей и сделал молчаливый жест в сторону двери.

Мы прошли через длинную анфиладу комнат. По пути я оглядывалась на Ираклия Андроновича, но тот молчал и только ладонью указывал мне дорогу. В просторном холле хозяин дома опередил меня и галантно открыл передо мной высокие деревянные двери.

- Прошу!

Это было первое слово, которое он произнес за прошедшие десять минут. Мы вышли на длинную террасу, обставленную легкой плетеной мебелью.

- Присядем, - пригласил Ираклий Андронович.

Я выбрала плетеное кресло с большой мягкой подушкой, осторожно присела на краешек. Хозяин дома подошел к дивану, медленно согнул здоровую левую ногу, вытянул короткую правую и почти упал на сиденье. Отставил трость в сторону и улыбнулся: