Гость откинулся на спинку стула. Обвел комнату взглядом, сказал странным отвлеченным тоном:
- Да… Тесен мир. Представь мое изумление, когда я увидел этот браслет! И представь, что я почувствовал, когда узнал, чья ты дочь!
- Вы Феликса Ованесовича не обидели? - спросила я неловко. Гость как-то странно на меня смотрел, приподняв брови.
- Маша, ты о чем? Конечно, я ему заплатил! Спросил, за сколько ты отдала браслет, он сказал - за семьсот пятьдесят долларов. Так? Вот он и получил свои деньги обратно! Маш, я понимаю, что неприлично сообщать цену подарка, но этот браслет стоит намного дороже. Если ты все же захочешь его продать, имей в виду, что просить нужно пять тысяч долларов. Минимум.
- Знаю. Мне Феликс Ованесович все объяснил. Я не продавала браслет, я его заложила на месяц. И как раз вчера ходила, чтобы выкупить.
Я невольно улыбнулась, вспомнив выпученные глазки ювелира, его побагровевшее круглое лицо. Интересно, кем он меня теперь считает? Членом мафии?
Ираклий Андронович сдержанно хмыкнул.
- Да уж, представляю его реакцию. Надеюсь, он ничего не рассказал? Я просил не выдавать, хотел устроить тебе сюрприз.
- Он не выдал, - подтвердила я и хихикнула.
Похоже, я уже изрядно опьянела. Однако вдруг вспомнила еще об одном факте и даже икнула от неожиданности.
- Ираклий Андронович! Вы были утром на кладбище?
- Был, милая, - признался гость. - Я специально приехал пораньше, не хотел, чтобы меня кто-то видел. А откуда ты узнала?
- Цветы, - сказала я почему-то шепотом. - Красные розы. Это вы принесли?
Ираклий Андронович утвердительно кивнул.
- Открою тебе тайну: я твоей маме после каждого спектакля посылал букет красных роз.
Я вздохнула, собираясь с силами. Интересно, как он отреагирует на мои слова? Решит, что я свихнулась? Вполне вероятно.
- Мама велела передать, что не любит красные розы. Она просила, чтобы вы приносили желтые.
Гость был озадачен.
- Велела? - переспросил Ираклий Андронович. - Елизавета… когда?!
- Сегодня ночью, - ответила я. - Мама приснилась мне и произнесла следующую фразу: «Скажи ему, что я не люблю красные розы. Пускай приносит желтые».
При этом воспоминании по спине снова побежали холодные мурашки. А говорят, что сны - обман. Глупость какая…
Ираклий Андронович ответил не сразу. Он вдруг сгорбился, опустил плечи, печально нахохлился. Наверное, обиделся. Да и кто бы не обиделся на его месте?
- Не обижайтесь! - попросила я.
Гость вздрогнул, пришел в себя, помотал головой.
- Прости, Маша, задумался. Нет, я не обиделся. Жаль, что раньше этого не знал. А я специально заказывал цветы из Абхазии, думал, что они ей нравятся…
- Розы чудесные, - поспешила я с утешением. - Я уже забыла, как пахнут настоящие живые цветы. У оранжерейных цветов запаха нет, сами знаете.
Ираклий Андронович не ответил. Его широко открытые глаза не отрываясь сверлили точку на противоположной стене.
Я побарабанила пальцами по столу, но гость не среагировал. Пора было выводить его из душевного столбняка. Я в последний раз стукнула пальцами по скатерти и спросила:
- Вы Теплякова знаете?
Ираклий Андронович оторвался от созерцания точки в пространстве. Посмотрел на меня, чуть нахмурился и уточнил:
- Художника?
- Ну, если его можно так назвать…
Ираклий Андронович засмеялся.
- Мы знакомы. А что?
- Значит, это вы его заставили вернуть мне деньги за картины?
- Почему заставил? - удивился гость. - Он сам понял, что должен вернуть! Картины-то не его! Значит, и деньги не его!
В глазах гостя замерцала хрустальная чистота, которой я отчего-то не поверила.
- Да, да, - пробормотала я. - Сам понял, значит… Очень трогательно…
Но гость продолжать тему не стал и миролюбиво спросил:
- Маша, у тебя есть записи маминых спектаклей?
- Конечно, - ответила я. - Какой вам нравится больше всего?
Ираклий Андронович подумал.
- «Дон Карлос».
Я прошла в кабинет. Достала из секретера диск с оперой, вернулась в гостиную. Вставила тонкую пластину в проигрыватель, включила воспроизведение и на цыпочках прокралась к столу.
Комнату наполнил глубокий низкий голос, похожий на густой расплавленный шоколад. Честолюбивая испанка Эболи стремительно понеслась навстречу своей гибельной судьбе.
Странно, что мама так любила эту роль. По-моему, ее характер был прямой противоположностью характеру испанской принцессы. Хотя что я знаю о мамином характере?
Я опустила голову, вызвала воспоминания из прошлого. Вот я, двенадцатилетняя девчонка, вбегаю в прихожую и натыкаюсь на мамину секретаршу Олю.
- Тш-ш-ш, - шипит она. - Мама работает!
- Я на одну минутку, - бормочу я и открываю дверь.
Мама стоит, склонившись над журнальным столиком. Ее руки упираются в столешницу, спина выпрямлена. Перед мамой лежит секундомер, от которого она не отрывает глаз. Мама делает вдох полной грудью и очень-очень медленно выдыхает обратно. Нужно, чтобы время выдоха занимало не меньше двух минут. Чем дольше выдыхаешь, тем лучше. Эта дыхательная гимнастика длится очень долго, минут сорок, а то и час. Маме нельзя мешать: упражнение требует полной сосредоточенности.
Я стою на месте и нетерпеливо переминаюсь с одной ноги на другую. Во дворе меня ждут подружки, с которыми мы решили пойти в кино. Я хочу попросить денег на билет и предупредить, что вернусь через два часа.
Но мама не обращает на меня никакого внимания и, делая дыхательную гимнастику, смотрит только на секундомер.
Я жду так долго, что у меня начинают подкашиваться ноги. Наконец мама оборачивается. Выпрямляется, сухо спрашивает - в чем дело?
Я срывающимся от волнения голосом излагаю просьбу. Мама, не дослушав до конца, говорит:
- Деньги в сумке. И, ради бога, не мешай мне больше!
Поворачивается, наклоняется над столом, упирается в него руками. Упражнение начинается снова.
Я выскакиваю из подъезда, радостная, оживленная, озираюсь кругом… Но меня уже никто не ждет. Девчонки ушли в кино полчаса назад. Я стою посреди пустого двора и рассматриваю новенький железный рубль на ладони.
Такое вот детское воспоминание. Смешно, правда?… До слез.
«Ун ди ми ресто, ун ди ми ресто, ун ди ми ресто», - пела мама все выше и выше, подбираясь к главной высокой ноте. И попала в нее точно, словно дротиком в центр нарисованного круга. Зазвенела и оборвалась высокая нота, оркестр доиграл окончание арии. Наступила тишина. Четвертое действие оперы закончилось.
Проигрыватель остановил диск, с мягким щелчком вытолкнул его наружу. Я взглянула на гостя.
Ираклий Андронович сидел вполоборота ко мне, опираясь локтем на стол и прикрывая ладонью глаза. Услышав щелчок, он вздрогнул, отнял руку от лица и оглянулся.
Я снова поразилась выражению его глаз.
- Как странно, - сказал гость. Покачал головой, подумал о чем-то и еще раз повторил, глядя в пустоту комнаты: - Как странно.
Я не стала спрашивать, что он имеет в виду. Как говорится в одной испанской пословице: есть покрывало, которое лучше не приподнимать.
Ираклий Андронович встал. Не глядя на меня, отрывисто произнес:
- Мне пора.
Я поднялась следом за ним, вышла в прихожую, чтобы проводить гостя.
Ираклий Андронович снял с вешалки куртку, перебросил ее через руку. Привычно стукнул концом трости по носкам своих ослепительных туфель, сказал, по-прежнему не глядя мне в глаза:
- Спасибо, Маша.
- Не за что, - ответила я.
- Я не прощаюсь. Мы скоро увидимся.
На этот раз я не услышала в обещании никакой скрытой угрозы, поэтому и не испугалась. Кивнула, открыла дверь. Ираклий Андронович сделал шаг за порог и вдруг задержался.
- Значит, желтые?…
- Желтые, - подтвердила я.
Гость кивнул. Вышел на лестничную клетку и медленно пошел вниз, не вызывая лифт.
Я закрыла дверь и несколько минут постояла, прислушиваясь к затихающему звуку неровных шагов.