Там сидела очередь, человек шесть теток в больничных халатах. Чинно беседовали о молозиве. И я сел, тоже в больничном халате, только в белом. И еще я отличался тем, что был без живота, а у них животы были, моему не чета, благо ожидалась феличита.

Доктор Алиса завела меня в кабинет поперед всех. Она была очень красивая, эта доктор Алиса. Как живую помню. И неподдельное наслаждение в ее карих очах. Лишний раз доказывает: не верь глазам своим! Вникай и бди.

Мне казалось, что я лишь изредка и тихонечко мычу. Для порядка, из уважения. Ведь я тоже знал правила.

Когда я вышел, в коридоре было пусто.

А я был похож на кота Базилио по причине кромешной тьмы, сгустившейся перед глазами.

Давным-давно ко мне любил приходить пациент, на котором можно было возить воду. Правда, мешали очки. А в остальном он был грузен, розоволиц, энергичен и требователен.

Ему, вообще-то, вовсе незачем было ходить ко мне, и он это знал. Он сосал кровь из ревматолога, но любил и меня, вкусного, и навещал.

Потому что я был универсален, как понимала любая уборщица на вокзале.

У этого человека была инвалидность под номером "два", и он добивался, чтобы ее переделали в номер "один", то есть усилили. И на лице его было написано сожаление, что инвалидностей еще больших на свете не существует.

Он страдал заболеванием всех суставов.

Загвоздка в том, что этих суставов в человеке до черта. Одних межпозвонковых не перечесть.

И вылечить его было никак нельзя.

Потому что он был участником и ветераном военной тайны: имел какое-то отношение к событиям на Тоцком полигоне. Там подорвали атомную бомбу и всем, кому повезло это пронаблюдать, запретили распространяться. И он помалкивал.

О чем ему, секретностью скованные, понаписали такую толстую карточку, в бедро толщиной - уму непостижимо. Ведь что-то же писали, ведь находили некие эвфемизмы. Что лишний раз доказывает. Неважно, что.

А я пришел работать в поликлинику, когда про Тоцкий полигон уже начали поговаривать. Полетел звон и благовест: мол, вроде бы что-то имело место, никто и не отрицает, но и выводов делать не будут. Хер вам, а не причинно-следственная инвалидность.

И вот он намеревался увязать тотальное поражение своих больших и малых суставов с Тоцкими испытаниями.

Дело было дохлое, но тем ему было веселее ко мне приходить.

Я ничем не мог ему помочь.

У него все болело.

Я смотрел на него и молчал, а он кривил губы в обиде на Тоцкий полигон.

Потом однажды вечером я шел после работы мимо местного пруда и видел, как он выгуливал собачку. При этом он, весь малиновый от пива, оживленно жестикулировал, доказывая что-то своему заранее солидарному собеседнику.

Суставы его работали, как у Железного Дровосека, только что сошедшего с конвейера.

И я понял, что пусть приходит дальше. Мне ведь не жалко послушать про Тоцкий полигон и даже интересно.

Поступил прапорщик.

Уже без погон, окончательно обнаженный, и весь разноцветный.

Белая горячка в сочетании с переломом бедер. Все, что ниже пояса - черным черно, включая конец.

Грозный рефрен при железном невосприятии дискомфорта:

- Ведь мы же с тобой служили!...

Кто знает, никто не знает, быльем поросло, коноплей и боярышником.

Не делай добра - не получишь зла: так о клиентах - с нескрываемым удовольствием и мазохистски - приговаривала моя коллега, соседка по ординаторской, с трудно произносимым именем Насиба Сахидотовна.

Обычно клиенты стопорились возле дверей и начинали лихорадочно переписывать имя-отчество на спичечный коробок, а потом, самый вменяемый, махал рукой и говорил: "Да скажи ты ей Насиба - и будет достаточно".

Зло возвращалось к ней послушно и регулярно, в виде грязных носков, чесотки, ночных дебошей и побегов, наветов и клевет, пьянства, общей дебильности, пасмурного неба и болей в эпигастрии.

Это доставляло ей удовольствие: она у себя, она дома, в коммунально-производственном свинарнике общежития.

Я тщетно цитировал ей старца-гадальщика из Леонида Соловьева:

"Для каждого их вас я совершил в свое время доброе дело и ныне за это наказан. Таков закон нашего скорбного мира: каждое доброе дело влечет за собой возмездие совершителю".

Соловьев продолжает восклицанием: "..если бы эти слова оказались правдой - жизнь должна была бы остановиться!"

Но старик был мудр и знал, о чем говорил.

Кот заливисто муркнул и попросился на руки, я взял. Доброе дело. По причине ожирелого волочения и свисания задних лап мобила лежит на полу, и будет ли жива - неизвестно; молоко пролито, из ноутбука заднем когтем выцарапана буква "ё".

В далекие детские годы сей говноящик вполне дружелюбно показывал мне мультипликационный фильм "Варежка", донельзя слезодробительный. И эти рыдательные напоры сменялись печалью.

Конечно, сейчас ориентиры переиначились, и все-таки телезрители упорно продолжают ждать чудес, и не с варежкой, и даже не на кукурузном поле с вертушкой усатого людоеда, а вообще.

Вот пришли к моему отчиму в неврологическое отделение телевизионщики из компании ЛОТ: это Ленинградское Областное Телевидение, ловится только у нас. Ну, там про область и достижения, а в частности про больницу, где отчим вот уже сорок лет служит районным невропатологом. Зверь.

Рапортовать о его мочекислом заведении с безмолвными утками и крякающими старушками. Все лежат, все постигают заключительные страницы неврологии.

И вот одна старенькая санитарка, боготворившая телевизор за то, что многократно возвратился Мухтар-2, была прямо-таки сама не своя - до того ей хотелось запечатлеться среди остальных.

Она так разволновалась, что обосралась.

И просидела в сортире весь фильм, пока снимали ее пунцовых товарок, сестер-хозяек из узельной, да еще всякую второстепенную сволочь вроде занятых докторов, начмедов, поварих и главврачей.

Не все говно, что светится голубым экраном. Иным оно - несказанное утешение и радость всей жизни, но синяя птица мазнула глянцевым крылом, так как бумага закончилась.