Наблюдательный и пытливый мальчик, помогая старому артисту во время его работы, настолько изучил её за время скитаний с Лионелли, что уже и сам мог исполнять многие фокусы. А трюк с глотанием шпаг он делал так легко и артистично, что приводил в восторг не только зрителей, заполнявших балаган, но и самого строгого судью — своего учителя.

Подзаработав на ярмарке в Александровке немного денег и приодевшись к наступавшей зиме, наши артисты пешком отправились в Киев.

Снова полуголодная, полунищая жизнь. Гроши, заработанные в балаганах на ярмарках, быстро таяли. Старому и больному Лионелли уже трудно было ходить пешком. Он потерял былую лёгкость и профессиональную быстроту рук, необходимую при показе фокусов. И Митя всё чаще подряжался сам на работу и кормил старика на свой скудный заработок. Видя безысходную нужду итальянца, живодёры балаганщики платили мальчику жалкие копейки.

Так бродили они года три из села в село. Попадая в города, артисты старались продержаться в них подольше. Здесь по вечерам можно выступать в трактирах перед пьяными посетителями, подбирать куски хлеба и получать объедки со столов таких же бедняков, как и они сами.

Однажды в каком-то уездном городке, расположившись спать на голодный желудок, Лионелли стал рассказывать Мите о красотах родной Италии, которую он покинул в поисках счастья.

— Как хорошо бы сейчас зайти в маленькую тратторию, что трактир по-вашему, попросить две порции спагетти с сыром.

Вспоминая родину, итальянец с горькой иронией говорил о тех унижениях и оскорблениях, которым он подвергался и здесь, на чужбине.

— Ничего я не заработал себе на старость. И сейчас голодный валяюсь в холодном сарае, вместо того чтобы отдыхать в тёплой постели. Но в тебя я верю, Митенька. Ты станешь артистом. Только работай, трудись… Спасибо тебе, что ты не оставляешь старика!

Вскоре Лионелли заснул. Утром Митя тихонько встал и, захватив свой скромный реквизит, побежал на базар. Он показывал фокусы торговкам и, покорив их сердца своим галантным обхождением и комплиментами, получил в награду краюху хлеба и кусок сала. Радостный, он бежал к своему учителю, чтобы накормить его. Но старый артист не подавал признаков жизни. В мечтах о своей родной Италии он заснул и тихо умер во сне.

Митя остался один — без близких, без учителя, с которым он сроднился за несколько лет бродяжничества. Парень уже хорошо знал и умел показывать много фокусов, был неплохим акробатом и шпагоглотателем. Ему исполнилось четырнадцать лет. Для него начиналась новая трудная жизнь.

В конце XIX — начале XX века по всей России, из города в город, из села в село на ярмарки и престольные церковные праздники бродили группы акробатов, гимнастов, жонглёров и фокусников. Испытывая жесточайшую конкуренцию, всецело завися от прихоти алчных и жадных хозяев балаганов и маленьких цирков, эти артисты влачили самое жалкое существование. Странствуя по России, Митя хлебнул немало горя. За тарелку похлёбки и кусок хлеба он выполнял в балаганах самую грязную работу, лишь изредка удостаиваясь чести выступить в качестве фокусника и акробата.

Где только не побывал он за эти годы, где только не искал счастья. Юг России, Средняя Азия, Крым, Кавказ — все тёплые края вдоль и поперёк были исхожены молодым артистом.

Как-то раз в компании с такими же, как и он, бродячими артистами он попал в Нижний Новгород. Всё здесь жило предстоящим всероссийским торжищем, на которое съезжались богатейшие русские купцы, представители крупнейших фирм Персии, Индии, Китая. На пароходах и баржах по Волге, по железной дороге сюда свозились горы разных товаров. Для ублажения купцов и прочего торгового люда в Нижний Новгород прибыли театральные труппы, кафешантаны со своими русскими и заморскими «дивами», хоры, оркестры. Работал один из лучших по тем временам русский цирк братьев Никитиных, открывалось десятка полтора балаганов, всякого рода паноптикумов и прочих «зрелищных» предприятий.

Дмитрий показывал фокусы и глотал шпаги в балаганах Вуккерта, Иванова, Филатова. За работу он получал от хозяев гроши, его попрекали каждым куском хлеба, щедро награждая при этом тумаками и пощёчинами. И когда ярмарка закрылась, балаганщики, погрузив своё имущество, также снялись с места. Юный фокусник снова оказался на улице, снова стал бездомным бродягой.

Дмитрию Лон-го пришлось выступать в балаганах Саратова, Царицына, Астрахани. И всюду те же нечеловеческие условия эксплуатации мироедами хозяйчиками, выжимавшими всю душу из "несчастных артистов.

На следующий год, добравшись до Нижнего Новгорода, Лон-го устроился на работу в один из балаганов. Туда случайно зашёл самый богатый балаганщик ярмарки, обрусевший немец Германн. Этот «миллионщик», как называли его завистники конкуренты, хозяева различных «заведений», был главным воротилой на ярмарке, он цепко держал в своих алчных руках всю актёрскую голытьбу. Перед ярмаркой он подбирал себе «труппу».

Германн владел двенадцатью каруселями, приносившими ему большой доход, музеем из трёхсот восковых фигур, которые он выписал из Парижа от знаменитых муляжистов. Ему принадлежало также солидно построенное деревянное здание с «кабинетами женской и мужской красоты», в которых, с благословения полиции, демонстрировались пикантные представления. За вход в эти кабинеты брали по тридцать копеек, цену по тем временам исключительно высокую. Германн был также хозяином и самого большого балагана с раусом.

В этом балагане не только давались дивертисменты, но даже ставились пантомимы «Белый генерал» («Взятие Плевны»), «Ведьма с Лысой горы» и другие, в которых порой участвовало более ста человек.

Солидный доход приносил Германну и паноптикум. У его входа стояло несколько добротно выполненных фигур — итальянский мальчик в широкополой шляпе, коротких брючках и курточке держал в руках шарманку. Когда в щёлку опускали пятак, мальчик начинал вертеть ручку шарманки, раздавались звуки мелодичной музыки. Наподалеку от мальчика красовалась фигура русской боярышни в душегрее и кокошнике. И здесь пятак приводил механизм в движение, и «красавица» начинала приплясывать. Вблизи от боярышни, у стенки, стоял французский барабанщик в красном мундире. И он, когда за пятак срабатывал механизм, барабанил, привлекая толпы зевак, также доверчиво опускавших свои гроши в автоматы.

В паноптикуме кроме сборища всяких уродов — женщин с усами и бородами, девушек со змеиными хвостами и прочими чудищами — находился «музей» восковых фигур. Особенно привлекательна была «спящая красавица», покоившаяся в одном из гротов. Там стоял саркофаг, прикованный к камню массивными цепями. В гробу лежала красавица в одеянии, усыпанном «драгоценностями». Грудь красавицы мерно поднималась, кукла «дышала». Вокруг гроба были расставлены семь гномов с фонариками в руках, застывших в отчаянии. Соответствующее освещение, таинственное оформление грота и самой «красавицы» создавали полное впечатление, что она жива и ждёт не дождётся принца, который пробудит её поцелуем. В другом гроте, представлявшем собой тропический лес, чудовище-горилла похищала красивую блондинку. По соседству была ещё одна «живая» картинка, приводившаяся в движение механизмом (опять-таки за пятак): большая змея, подняв голову, подползала к царице Клеопатре и жалила её…

Было и множество других развлечений, автоматов и живых картин, превосходно сработанных спившимися талантливыми горемыками техниками и художниками.

Осмотр паноптикума и музея восковых фигур стоил двадцать копеек; это давало Германцу огромный доход.

Зрелищные предприятия на нижегородской ярмарке открывались в десять часов утра. Представления давались до позднего вечера. Недели за две до торжественного открытия ярмарки балаганщики сооружали свои балаганы, паноптикумы, ставили карусели, подбирали артистов. В большинстве своём это были в прошлом неплохие акробаты, гимнасты, гармонисты, горькие пьяницы, забулдыги, опустившиеся на дно жизни. Они приходили к Германну в лохмотьях и опорках, он выкупал у ростовщиков их реквизит и инструменты. Балаганщик писал записку своему брату, торговавшему в Нижнем на базаре всяким тряпьём, и тот выдавал артисту старенький костюм, рубаху, обувь. «Артист» пропивал это своё снаряжение и дня через два снова появлялся у Германна. Повторялась та же процедура с запиской к брату-торговцу. Но на этот раз «артиста» запирали в одном из закулисных помещений балагана, чтобы он снова не запил. Стоимость платья и аванс за работу в два-три рубля деньгами Германн записывал в свою толстенную книгу, многозначительно цедя сквозь зубы: