Во-первых, оно будет кастово-иерархическим с резкими ограничениями доступа к образованию, сначала – с помощью рынка, который якобы расширяет образовательные возможности (привет некоторым элементам Болонской системы), затем – социально закрепленными.
Во-вторых, это должно быть общество с принципиально плохим массовым образованием – несистематическим, лоскутно-мозаичным.
В-третьих, настоящая наука, прежде всего теория и прогнозирование скорее всего превратится в кастовое занятие части верхов; «внизу» останутся безобидные эмпирические штудии, «игра в бисер» с сильным иррациональным оттенком и фольк-наука, особенно это коснется исторической науки, которая стремительно детеоретизируется и переживает кризис как на Западе, так и у нас.
– Я не считаю фантастичным такой вариант развития посткапиталистического мира, когда слой господ превратится не просто в иную расу, а в иной вид – биотехнологический и будет даже внешне (рост, телосложение и т.п.) сильно отличаться от низов. Собственно, в докапиталистических обществах верхи, как правило, биологически отличались от низов, и дело не только в поведении и одежде, но и в «физическом экстерьере». Это капитализм, причем только в ХХ веке, а еще точнее – в послевоенный период в значительной степени нивелировал внешность верхов и низов, усреднив ее – улучшение питания, гигиена и т.д. Остальное довершила демократическая молодежная мода, восторжествовавшая после 1968 г.
Послекапиталистический мир в этом плане будет больше похож на докапиталистические общества. С этой точки зрения демократический капитализм ХХ века (с обязательным наличием антикапиталистического сегмента СССР), как бы мы его ни критиковали, оказывается уникальным мигом в мировой истории.
Но все это не значит, что надо покорно ждать пришествия новых хозяев. К тому же, не в силе Бог, а в правде…
– Падение качества образования – частный симптом общего кризиса. Образование рушится с 1960-х годов, со времени того, что некоторые на Западе называют «мировой студенческой революцией». Результаты плачевны. Я сталкивался с американскими студентами из известных университетов, которые никогда не слышали таких имен, как Робеспьер, Бисмарк, Шарль де Голль. Они историю Второй мировой войны изучают по романам и художественным фильмам. Наши школьники и студенты тоже постепенно деградируют.
Образование в современном мире становится средством формирования нового общественного расслоения. Ведь именно образование в современных условиях позволяет отсекать от общественного пирога целые сегменты общества не только в настоящем, но и в будущем. Оно готовит сегодня завтрашних незнаек, «информационно бедных», сводя процесс обучения к дрессуре – тестовому оболваниванию, отучающему человека от главного – умения ставить вопросы, формулировать проблемы. Анализ образования должен занять одно из главных мест в новой дисциплине, которую предстоит создать, – кризисологии с ее практическими рекомендациями.
Пока же это происходит только в фантастических романах. Помните, как в азимовском цикле «Академия» («Foundation») математик Селдон предсказывает, что через несколько десятилетий внешне процветающая галактическая империя сорвется в кризис, который продлится десятки тысяч лет. Кризис неотвратим, однако «темные века» можно сжать до одной тысячи лет, если реализовать на практике антикризисный «план Селдона». Для реализации плана в разных концах галактики создаются две Академии – явная и тайная, многие поколения ученых-психоисториков, которые в конечном счете выводят ситуацию из кризиса.
Когда-то Ленин сказал, для нас важнейшее из искусств – кино. Перефразируя, сегодня можно сказать: из всех наук для нас важнейшая – кризисология, которую нужно было создавать вчера.
– Прежде чем отвечать на этот вопрос, вспомним, когда и в связи с чем появились левые и правые, консерваторы, либералы и марксисты. Левые и правые появились в эпоху Великой французской революции. Что касается идеологий, то они оформились уже после французской революции. Одним из главных результатов последней был психоисторический – социально и политически активная часть общества поняла: изменение есть нормальный, неизбежный и необратимый факт общественной жизни, нравится кому-либо это или нет. Не случайно в 1811 г. появляется термодинамика – первая постклассическая наука; в ней, в отличие от ньютоновской физики, время необратимо (Стрела Времени). В дальнейшем социальные проекты и средства их достижения конструировались с учетом отношения к факту изменения. Те, кому изменения не нравились и кто пытался их затормозить, законсервировать – консерваторы; те, кто приветствовал постепенные, эволюционные изменения – либералы; те, кто выступал за качественные изменения – марксисты. Так возникли три великие идеологии Модерна. Разумеется, это упрощенная картина, но она отражает главное.
Между либералами и марксистами существовало важное сходство – они положительно воспринимали сам факт изменения, разрушение традиционных структур и формирования современных, трактуя его как прогресс. Он был общим знаменателем как для либералов, так и для марксистов.
XIX век прошел под знаменем прогресса, хотя к концу его возникла вполне ощутимая тревога – достаточно сравнить написанные на рубеже 1860-1870-х годов четыре самых известных романа Жюля Верна и написанные в 1890-е четыре самых известных романа Герберта Уэллса. В предвоенный и военный периоды антипрогрессистские настроения усилились, хотя и не стали доминирующими, ну а «славное тридцатилетие» (1945-1975) стало триумфом прогрессистских идеологий и теорий. Казалось, еще чуть-чуть и весь мир войдет в царство прогресса: бедные страны существенно сократят отрыв от богатых. В самих богатых странах с бедностью будет покончено навсегда, научно-технический прогресс обеспечит бесконечный рост и социальный прогресс. Однако 1980-е и особенно 1990-е годы развеяли эти мечты и надежды.