— Поздравляю. Чек очень скоро придет по почте.
— Где мой шпатель?
— Ну вот еще! Ты ведь не собираешься повторить поступок Дориана Грея.
— Острое. Дайте мне что-то острое!
— Ну зачем же так? Ты создал меня таким, какой я есть. Ты мог бы так же легко использовать этот пигмент и для создания другого портрета. Его, например, или его. Но тебя вдохновлял я. Я! Мы черпали жизненные силы друг у друга, мы черпали их из твоего отчаяния. Разве мы не шедевр?
— Нет! — закричал он, снова закрывая лицо. — Нет!
— Прими эти таблетки и ложись в постель.
— Нет!
— Да.
— Она хотела видеть меня великим. Она старалась приобрести все это для меня. Но она хотела видеть меня великим.
— Конечно. Она любила тебя.
— Я не знал этого. Я убил ее...
— Разве не так поступают все мужчины? Вспомни Уайльда.
— Заткнись! Не смотри на меня!
— Не могу. Я — это ты.
— Я убью тебя.
— Тебе придется трудновато.
— Ты погубил меня!
— Ха! А кто столкнул ее вниз?
— Уходи! Пожалуйста!
— А как же моя выставка?
— Пожалуйста.
— Спокойной ночи, Питер Хелзи.
И я наблюдал за ним — за тенью среди теней. Он не шатался.
Он двигался как робот, как лунатик. Уверенно. Точно. Осмысленно.
Миновало десять часов, и взошло солнце. Теперь я скоро услышу их шаги в холле. Именитые, великие мира сего: Беренсоны, Дювены... Они задержатся за дверью. Осторожно постучат. И через какое-то время попробуют войти.
Они уже идут.
Они будут созерцать эти глаза — сухие глаза, окна души, погрязшей в грехе...
Они задержались за дверью.
Они увидят линии вины, стыда, ужаса и раскаяния — сходящиеся у этих властно притягивающих глаз...
Стук в дверь.
Но они обращены к свету, эти глаза, — они не дрогнут. Они будут смотреть прямо, не мигая!
Дверная ручка осторожно поворачивается.
— Входите, господа, входите! Великое искусство ожидает вас! Смотрите на корчащуюся душу — на нимб, выкованный из пунктов страхового договора, из гордости — смотрите на преданного предателя! Входите! Смотрите на мой шедевр, господа, — вон он висит на стене.
И наши зубы, навсегда замерзшие в полуоскале.