Для любителей и сейчас была черно-серая сыпучая земля, плуги и манекены лошадей, отмахивающие хвостом мух.

А здесь вот земля отчего-то оранжевая. Должно быть, в ней много железа. Но она жирная и под ногами такая рыхлая, словно ее перепахали. И идти по ней трудно. Каблуки мягко и тяжело входят в землю, уплотняют ее до тех пор, пока она не станет достаточно твердой для опоры шага, каждого следующего шага.

Он чувствовал шаг — зависанье ноги, ее вхождение в упругость земли. И наконец, упор подошвы.

А вокруг растения, предельно странные. Они живые, они смотрят на него широкими травяными глазами, они шевелят зелеными усиками.

Но они-то зеленые, все зеленые. Да, от этого, как ты ни шевелись, никуда не денешься, в растении должен быть хлорофилл! Есть постоянное во всех мирах. Всюду солнце, похолоднее или пожарче, всюду почва, всюду хлорофилл.

А растения цепляются за его руки. Они, будто стеклодувы, прямо на глазах выдувают роскошные цветы. И те уже отцвели, морщатся, темнеют, на глазах высыпают семена, похожие, черт бы их побрал, на микрочеловечков. Ворочая руками и ногами, они бойко вкапываются в оранжевую землю, лезут вниз головой.

Такого он еще не видывал. Быть может, в этом глубокий смысл? Нет, нет, не спешить с выводом, а подождать, подумать. Как следует думать вечером, у костра, который он прикажет развести. Жаль, что здесь только растительная жизнь и никто живой не идет к их огню. Разве что грибы.

Он будет вечером глядеть в огонь и думать.

Огонь помогает думать. Почему? Это родственные процессы. Что ни говори, а мыслью и огнем держится вселенная.

…Старик размышлял, а семена вкопались, выпустили ростки, толстые и белые, неприятно хрустящие под ногами. А идти надо, их не перешагнуть, лег их сплошной шевелящийся ковер, густо переплетенный.

И все это уже тянется вверх и тихо скворчит. Будто кузнечики на оставленной Земле.

Старик снова услышал голос, но теперь ласково шепчущий. Он прошелестел ему манящие слова. Так говорят женщины: «Иди же, иди ко мне… милый. Ты долго бродил чужими мирами, но лучше меня не нашел. Так приди же ко мне, успокойся. Отдохни, я сделаю все, чтобы ты отдохнул наконец…» И в самом деле, сколько усталости… Хотелось лечь и заснуть… Но старик знал, это голос его смерти. А он не хотел ее. Он всегда равно боялся смерти и женского успокоения. И всегда уходил от них, оттого и одинок. И он заторопился, больше не глядел под ноги. Хотя в нем шептало: «Ты прожил двести хороших лет, пора кончить, уступить место».

— Ни за что!

И вдруг налетел на большое и мягкое.

— Ай! — вскрикнуло над головой.

Старик опомнился. Он стоял, а перед ним, надломленный, запрокидывался, и падал, и моргал глазищами толстый живогриб. Старик подхватил его. Дернувшись в руках, живогриб замер. Старик опустил его и стер его слизь с рук. Гриб умер. Рот его был широко распахнут, руки он выдернул из земли, оборвав белые нити, когда искал ими вокруг.

И так пахнет грибной прелью!

— Простите, я не заметил, — забормотал старик. И — опомнился. С пристальным вниманием глядел он на мертвый гриб, лежащий на земле. Рыжая его шляпа смялась. Гриб умер, но едва ли он это сознавал. Смерть… Надо избегать ее.

— Избегну, — решил старик. — Я очень, очень хитрый, я попробую жить вечно. Я не буду горстью пепла, что посылают родственникам. А кто из них жив?.. Не помню…

Все растущее кинулось на сбитый гриб. Должно быть, он был сытной, хорошей едой для корней и отростков, что вонзились в тело гриба. А они уже густо оплетали его, и не было гриба, а только приподнимался зеленый, скворчащий, шевелящийся холмик.

Зеленая куча стала разбухать и вздрагивать, будто в ней шла борьба между этими корнями.

И вдруг сверкнуло — робот встал над кучей. Он разгребал ее, что-то вылавливал и совал в банки. Другое прятал в гербарную корзину: несло жаром от его инфрасушилки. А растения сплетались в тугой зеленый ком, в нем происходило судорожное сокращение.

Старик понял — там и творилась тайна жизни и смерти, гибели и зарождения, там создавался мостик, по которому мертвое на этой планете прямо переходило в живое.

Старик даже окостенел, поняв величие происходящего, ощутил дыбом вставшие волосы.

— Ожидаю появления фитаха, — вдруг сказал робот и застрекотал камерой. Вот оно. Для этого сошел с курса звездолет А-класса «Фрам», а сам он решил завершить свою жизнь именно здесь. В глубине зеленого кома вспыхнула искра, и свет заструился из него.

Этот свет брызгал во все стороны.

Сейчас он, старик, проследит все фазы рождения фитаха. Любопытство! Вот почему не хотелось умирать — любопытство еще держало его. Он коснулся многих тайн вселенной, но не устал от этого и хотел, хотел, хотел узнавать.

Здесь происходит чудо, ради него несутся ракеты, устроен силовой барьер вокруг планеты.

Ради него, наверное, пробивают этот барьер жители других планет, и уловить их нет возможности, настолько они непохожи на земное и понятное человеку. Здесь рождается тайна жизни, надо только понять ее. Да, здесь оголенная тайна жизни. Кто мог ее понять?

Он, старик, сделает это, поймет!..

Робот снимал фитаха, стрелял вспышками. Синими. Молниеносными. Мерцавшими, словно малый фотонный движитель.

Пошел теплый дождь и смочил плечи старика. Вспышки обрисовывали капельки.

Они били по глазным нервам. Старику хотелось закричать, чтобы робот перестал. Он испугался своего желания крикнуть, потому что увидел Его в переплетении стеблей, все время шевелящихся. Он растет и становится выше, напрягается. И видно, что ему сладко это напряжение.

Дождь перестал. И тотчас, громко щелкнув, словно вдруг о чем-то догадавшийся человек — пальцами: «Эх, вот как надо было все сделать!», вылезла из шевелящегося цветочная головка. Она пахла чем-то сладким, корицей, что ли?.. И тотчас порхающие огни кинулись к цветочной головке и свили вокруг нее мерцающий круг, вращающееся кольцо.

Быстрее, быстрее… И это уже не цветок, а трепещет и балансирует на стебле зелеными крыльями фитах.

Старик молчал: свет вспышек измучил глаза, они слезились. Надо вытереть их. Но старик ждал — сейчас фитах взлетит вверх, будет сияющей красной звездочкой. Так взлетали вверх Андронников и Бенг, старина Бенг, сбежавший сюда на ракетной шлюпке и с тех пор исчезнувший. А ведь она не сгорела на подходе к планете.

…Фитах дергал лапками, желая взлететь. Но в нем что-то менялось. Затуманились крылья. А потом он умер и не упал. Фитах висел, легкая и странная тайна жизни.

Умер! Робот перестал моргать вспышками. Старик взял легонькое тельце, осторожно оторвал.

Фитах был в его ладони, мягкий, словно бумажный. Красное его свечение уходило.

Старик думал о том, что вот он, маленький и легонький, словно бумажный, но сколько тайн заключено в нем, их и не перечтешь и не угадаешь. Среди них и самая главная тайна для него, старика.

Что же случилось с Бенгом? Вот в чем вопрос. Андронников не беспокоил старика, он смог бы найтись в любом случае, в любом положении. А Бенг?.. Он вошел в этот мир, а стало быть, и в это бумажное легкое тельце.

Фитах лежал в ладони, не растение, не птица, а загадка.

Старик думал, что он счастливец — первым из людей проследил рождение фитаха и подержал его в руках.

А что из этого следует?

Старик дал фитаха роботу, и тот сунул его в банку с формалином. Вот и все. Теперь ученые исследуют его. И снова ничего не узнают.

Она такая, жизнь, ее можно изучать и исследовать и все же ни черта в ней не узнать.

Надо было устраиваться на ночлег: по небу уже неслась луна, а за ней желтой стаей неслись ее осколки. Ночлег… А где теперь «Фрам»?.. Следовало искать место посуше. Старик включил фонарик: перед ним выпирал земляной бугор, холм по-человечески. А по-здешнему? Неизвестно.

Умер фитах… Вот оно как происходит. Помешали фитаху взлететь он с роботом. Что стал бы делать этот фитах?.. Наверное, где-нибудь приземлился и дал начало новой прекрасной жизни, без старческих немощей. Но какой?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: