Октябрь, 19-е. 1981 год

Сон не шел. Причин к этому, если разобраться, было много. И лег-то он слишком рано, и старый ватный мешок стал тонким, как сиротский блин; в ущелье долго и тоскливо выли волки.

Поворочавшись часа два с бока на бок, Липин чертыхнулся и решил вставать. Выпростав руку, он расстегнул холодные пуговицы, раскинул полы спального мешка. Сел.

Холодный воздух охватил его. Согреваясь, он заработал короткими толстыми руками. Вытягивал их, сгибал, с острым наслаждением напрягая мышцы.

Стало тепло и весело. Липин, пошарив руками, нащупал ящик с упакованными термометрами, барометрами и прочими хрупкостями. Приваливаясь к нему спиной, закурил и удовлетворенно сказал:

— Порядок!

Ветер по-прежнему трепал палатку, горстями бросал ледяные зерна в гулкий брезент. Но все это снаружи. В палатке же довольно уютно. Липин пожалел волков.

— Невесело им, — сказал он вслух, укоризненно качнув головой. Задумался.

Мысли были приятные. Втягивая щекочущий в горле дымок, он вспоминал удачно прошедшее лето, домик метеостанции в снегах. Поработали славно. Задание выполнили, сверх него многое сделали. И дружно так, без свар и споров. И когда после метели снежным обвалом завалило каменистую тропу, они не особенно огорчились и в свободное время проложили новую. Она прошла по неисследованной местности Сихотэ-Алиня и была длиннее старой на полсотни километров.

Ею-то и ушли ребята. Вчера перенесли весь груз — две с половиной тонны научного оборудования и багажа — через хребет, к лесистому ущелью, разбили ему палатку и отправились за лошадьми. От самолета, посовещавшись, отказались радиограммой. Погода была неустойчива: то шел снег, то бесновался ветер.

Долго ли до несчастья!

Липин испытывал приятное ощущение и оттого, что он хорошо знал свое временное хозяйство.

Знал, какой микроклимат в этих ущельях, знал, какие четвероногие и пернатые держатся здесь. Это было приятное ощущение.

Липин, занятый мыслями, не заметил, что вой усилился — крик голодных, мерзнущих зверей.

Он пронесся тоскливой жалобой и окончился воплем, полным отчаяния.

— Ишь, как вас прижало, — пробормотал Липин, внезапно ощущая в себе что-то отозвавшееся. На мгновение ему стало жутко. Вспомнилось, что он здесь один. Это не вязалось с прежним настроением, он сказал удивленно: — Ну и ну…

Но волки замолчали, а сигарета кончилась. Бесконечное шуршание ветра и царапанье льдинок нагнало на Липина дремоту.

Дремота была сладка и мучительна.

Зазвучал скачущий мотив детской песенки: «Дождик, дождик, перестань!», в лицо заглянули знакомо блестящие глаза, их неожиданно сменил страшный образ полумедведя-полуволка.

Зверь, широко раскрыв красную пасть, погнался за Липиным и закричал дико, страшно.

Липин вздрогнул и открыл глаза. Пока он дремал, что-то изменилось. А, тишина… ветер не шуршал палаткой, не царапали ее ледяные коготки. Неприятная тишина, гнетущая, Липин пожалел, что остался. А этот страшный крик, разбудивший его?.. Где он его услышал?.. Только ли во сне?..

Липин попытался отвлечься, обдумывая в подробностях путь вниз, а оттуда самолетом в Иркутск: неприятное ощущение не проходило.

Казалось, что на него смотрят пристальным, вяжущим руки взглядом. Взгляд то упирался холодным пальцем между лопаток, то окутывал паутиной. В этот момент Липину хотелось крепко вытереть свое лицо. Желание было сильное, он с трудом сдержал себя. Поразмыслив, он принял его за обычную в горах усталость нервов, рождавшую причудливые ощущения. Объяснение ему понравилось: нервы шалят! Но вдруг быстрые шаги, хруст льдинок и стук камней. Кто-то тронул палатку и захихикал странным, взлаивающим смехом. Сердце Липина сжалось.

Он принужденно ухмылялся в темноту. Кого испугался? Волков? Ладно же, сейчас он им даст.

Будут знать!

Липин вынул ноги из мешка (спал он одетый) и нащупал холодный приклад двустволки. Медленно и осторожно он потянул ее, тяжелую и обжигающе-холодную. Осторожно переломил ружье и ощупью проверил, заряжено ли? Ружье было заряжено. «Картечь», — вспомнил он и привычно сказал:

— Порядок.

Сказал и прикусил губу. Затем встал на четвереньки, отстегнул клапан палатки и, держа ружье стволами вперед, выскочил.

Холодный воздух охватил его. Показалось, спрыгнул в ледяную воду. «Минус пятнадцать», — отметил он, осматриваясь. Сзади как будто захихикали. Липин круто повернулся и вскинул ружье. Затем, тяжело вдавливая каблуки в сыпучую ледяную крупку, обошел палатку.

У горы багажа, прикрытого куском темного брезента, никого не было.

Обойдя палатку, он остановился у ее входа, присматриваясь и прислушиваясь.

Ветер снова подул — ровно, сильно. Прежнюю сплошную завесу туч сменили их лоскутья с просвечивающими закрайками. Тусклая луна ныряла в них. Так в весеннее половодье в волнах ныряет унесенный водой круг замороженного масла. Того, что делают про запас в сибирских деревнях.

И довольно светло, ночь походила на сумерки. Со всех сторон белели горные хребты. Поросли стланика делали их похожими на щеки небритого, бледного человека.

Скалы под шапками свежего снега… Они похожи на старые зубы. Лесистое ущелье чернеет бездонным провалом. Где-то в темноте оно вливалось в другие ущелья.

Их здесь множество — глубоких и лесистых, с обледеневшими склонами.

— Веселенькие места, — усмехнулся Липин.

От малого давления или скуки Липин зевнул. Он поправил брезент, набросал камней на край палатки. Окончив, покурил у входа.

Курилось легко и приятно, ветер вдувал дым в легкие. Волки, напуганные им, разбежались. Можно идти спать. И палатка представилась Липину желанным местом, манила, была его домом в этих диких местах.

Он с нежностью вспомнил старый ватный мешок.

Нагибаясь к входу, сквозь легкий шум в ушах, появляющийся в горах при движении, он услышал прежние звуки. Но этот вой чем-то отличался от прежнего. Его не глушил плотный брезент, он звучал отчетливее.

Вой несся из ущелья. Липин выпрямился. Чтобы яснее слышать, он загнул вверх мохнатые уши шапки.

Качал головой: нет, это не серые волки. Оборотень, что ли? Липин усмехнулся.

Может, это гималайский снежный волк?.. Говорят, они приходят сюда.

Вой пронесся и вернулся, эхом зазвучал со всех сторон. Не успело оно заглохнуть, как что-то темное отделилось от скалы и укатилось в провал.

Липин, сжимая ружье, вглядывался.

— Нужно было стрелять, — бормотал он.

В ущелье неожиданно взорвался шум драки: стоны, вой, прерываемый натужным ревом. В бездне ущелья дрались, и дрались жестоко. Это перекликалось с криком во сне и потому казалось особенно жутким.

У Липина отяжелели ноги. И в то же время его охватило любопытство.

— Что это?.. — шептал он. — Что?..

Липин осторожно подобрался к краю ущелья. Опершись о камень, глянул.

Ну и темь! Пахнет смолой, торчат верхушки елей. Вой и рычанье усиливаются, и вдруг (Липин обомлел) из ущелья донесся истошный женский визг. Здесь?.. Он был таким же неуместным, как вой волков в городе.

Он и толкнул Липина.

Закинув ружье за спину, обостренно чувствуя каждое движение своего короткого мускулистого тела, Липин стал спускаться вниз.

Каменистый склон был крут и скользок, приходилось цепляться руками и ногами. Склон ущелья шел уступами. Ободрав ладони, Липин спустился на верхний.

Уступ образовывал большую, в несколько десятков квадратных метров, площадку. Верхушки лохматых елей выглядывали из-за края. Льдистая крупа густо усыпала его.

А в ущелье шла драка: ясно доносились глухой рев и какие-то странные завывания, перемежающиеся криками.

Значит, в ущелье люди?..

— Эге-гей! — крикнул он. — Кто там?..

Драка продолжалась с прежним ожесточением. Затем, после особенно свирепого рева, шум стал быстро перемещаться. Вначале он удалялся. Вслед за этим дерущиеся загремели камнями левее площадки, затем правее. Липин отскочил в сторону и присел за большим камнем.