И принял следующий:

Эту ночь несчастный телепат-толкач провел на скамье, в сквере. Жаловаться милиции он побоялся. Зато с утра его дела быстро двинулись — ему отгрузили даже три станка. Счастливый Нехалов дал телеграмму на завод и побежал купить билет на самолет. И все, что было у него в голове, — ночь, телеграммы, Всесовет и прочее, — исчезло. Забылось накрепко. Но Арбукез Мобешти, показывая этим хорошую память, не забыл Нехалова…

19.5.82. Взял отпуск — переутомился.

Открылось мне это внезапно. Я спокойно обедал.

Вчера завод отдал новую партию станков (с моим улучшением), и нас перестало лихорадить.

Я обедал бутербродом, стоял у окна и смотрел на улицу. По ней прокатывалась цепь грузовых машин. Пыль и чад поднимались к нам, на девятый этаж.

Шли грузовики. Я считал машины, проходящие без груза, и меня трясло от негодования: гнать машины пустыми!

Жуя, я задумался о тотальной рационализации процесса жизни и прикинул свои возможности. Я мечтаю быть изобретателем-профессионалом (в штатном расписании нет такой должности).

А пока я изобретатель-чудак, одиночка. Мне дана жизнь (одна). Имею три авторских свидетельства: бедно и огорчительно…

Сумма знаний (всех) равна 4, помноженным на 10 в 12-й степени. Число комбинаций их (ресурс возможных изобретений) составляет же 24^х10^х18, что в 100^х100 раз больше всех атомов вселенной. А тут пустые грузовики… И в этот момент меня и ударило.

Падая, я уронил бутерброд и вцепился в подоконник. И увидел — мир рассыпается передо мной в голубую пыль.

Рассыпались чертежные столы, бумаги, счетные машины, люди, находившиеся в комнате.

Затем темнота и пробуждение. Я открыл глаза в здравпункте, на кушетке, обтянутой холодным дерматином. Один мой рукав был засучен, в бицепсе ощущается тягучая боль. От меня отходила Мария Игнатьевна — со шприцем. Она подошла к раковине и пустила струю. Вытянув поршень, стала мыть шприц.

— Что это? — спросил я, ощущая боль в затылке и сладкое изнеможение в теле. — Кирпич?

— Два кубика кордиамина, — сказала она.

— А вообще?.. Знаете, в голове ощущение — ей тяжело, ее раздуло.

— Лежите и молчите. Вы что же, Григорьев, решили, что у вас нет сердца, нет тела, а только мозг? Работаете как лошадь. Изобретатель! Фу…

И Мария Игнатьевна, добрая душа, стала меня воспитывать. Я, лежа на кушетке, рассматривал потолок с волосной трещинкой и решил просить отпуск. И даже сочинил (в уме) рапорт начальству.

Дали отпуск! Проведу-ка я его дома. В самом деле, надо помнить механику тела: питание, физкультура, прогулки, сон, холодный душ и т. д.

20.5. (20 ч. 30 м.). Я в сквере и сижу на скамье. Вокруг вьются комары. На светлом небе они взлетающие и снова падающие снежинки, на темном фоне дома они светят крылышками и оттого видятся мне узенькими гофрированными ленточками.

Увидел я это впервые, и меня поразила способность глаз стробоскопически воспринимать движение. По-видимому, это происходит от нехватки освещения. Глазу трудно схватывать движение крыльев, их проекции скользят по глазным нервам и накладываются одно на другое. Отсюда и эффект. Некоторое время я размышлял над возможностью крыла в аэронавтике, о замене его, скажем, полужесткими лентами. Но голова работала смутно, в ней что-то от надвигающихся сумерек и от недвижной плотности древесины. Тогда я стал разглядывать деревья, людей, первую выскочившую звезду. Как ее звать?

Никогда я не ощущал такой жадности видеть. Мне хотелось посмотреть все.

Я разглядывал ветки, освещенные фонарем; парочки целующиеся, окурок, зачем-то приклеенный у витрины гастронома.

Мое ощущение: я прибыл из космоса и вижу чужую жизнь.

21.5. Утро я провел у знакомых — живут они в частном строении. Я помогал им в огороде и придумал новый тип лопаты — рукоять в виде боевого бумеранга, режущее лезвие маленькое, изогнутое. Это удвоит темп землекопания.

Поработав, я вынес табурет и долго отдыхал около грядок. Хорошо! Мелкие комары толклись над каждым пучком крапивы. Трясогузка присела на грядку редиса и кивнула мне хвостиком. И тут же взлетела. Я (собой?) ощутил ее взлет и рванулся следом. Но опомнился и ощутил как разновидность своего счастья всех комаров, пучки молодой крапивы и лопуха. Но они чужие мне, я принадлежал к другому, потребляющему их миру. Я стал размышлять о триаде жизни (насекомые — животные — травы). Машины, еще не изобретенные мной, теснятся в голове, они зовут, и кричат, и требуют: «Овеществи!..» Такое, видимо, ощущают бездетные женщины, слышащие приказ: «Роди!» И я засмеялся — от этой разновидности счастья.

Меня волнует растительная красота контуров. Такое отличие от кристаллических структур с их плоскостями и центрами кристаллизации. Но и перекличка есть, и перекличка… А вдруг все живое — это сочетание жидких кристаллов?

Не в этом ли метод изобретения будущих машин?

22.5. Гулял в тополевой аллее. В полдень туча завесила солнце, и тополевый пух смешался цветом с древесной корой. День порыжел, как старинная картина. Но подул ветер, туча прошла, солнце ударило, и все зеленое засветилось. Тополя же стояли, будто ряды форсунок, горящих зеленым пламенем.

Увидел странное — моя тень на сером асфальте окаймлена узкой и яркой полоской. Ясно, это мозговые неприятные явления (тот удар). Есть и другое: все время я ощущаю присутствие невидимых. Они зовут, они тихо окликают меня, они произносят странное имя. Чудное.

Приму-ка на ночь снотворное.

Открытие: там, где быть цветам, сирень выставила черные угольки. В черном спрятана формула каждого цветка — семилепесткового. И не верится, что из этого черного надуется цветочная гроздь — большая, влажная, лиловая. Хотя и знаю по опыту.

Набросал эскиз гибкого (ленточного) крыла и завел тетрадь для записи неприятных мозговых явлений.

24.5. Оса угодила в миску воды. Стенки миски эмалевые, скользкие, она не могла вылезти и мокла в ней часа два. Но я спас ее в нарушение параграфа инструкции о невмешательстве в жизнь других миров (мой психоз — воображаю себя пришельцем, забывшим свое имя). Но я спас насекомое и положил на солнце.

Оса была крепкая. Немного обсохнув, она привстала и загудела крыльями. И не поднялась. Тогда перестала гудеть, а вытерла себе голову и усики.

Особенно долго терла голову с правой стороны. Потом протерла хоботок, беря его передними лапками и несколько раз вытягивая до отказа.

Втянув хоботок, оса опять погудела и снова осталась на месте. Тогда она вытерла лапки — передние и задние — и выжала воду из нагрудной щетины. Этого ей показалось мало. Оса стала кататься на полу и облипла пылью.

Промокнулась ею, зажужжала и унеслась. Я рванулся следом. Я был оса — проносился в промежутках ветвей, затем пошел на снижение.

Когда эта дурь кончилась, я сидел у мостовой, рядом с желтой горстью одуванчиков, и растерянно смотрел.

А такая идея — сделать искусственную планету, шар, полый внутри. Там мы и выстроим дома. Варианты материалов — железо и пластики, силикаты и пластики.

Черт бы побрал этот отпуск! Или я схожу с ума?..

Мне кажется, у меня есть странное внеземное имя. Оно доносится ко мне из уличного шума, из скрипов деревьев. Но я не могу расслышать его.

Был в поликлинике. Врач назначил меня на снимок головы, выписал ножные горячие ванны (на крестец — горчичники). Мило!