— Как ты посмел! — крикнул Мехмед, нанося удар наотмашь по лицу телохранителя. — Ты оставил подопечных без охраны!!!

— Я готов понести любую кару, — буркнул Казан, зажимая левой рукой рану на правом плече.

— Позже, — отрезал Мехмед, обратив свой гнев на меня. — Ты, Влад, мог бы и защитить своего младшего брата. Тебя этому отец не учил.

— Он учил меня выживать, — пожал плечами я, — любой ценой. Ибо я — наследник престола и нужен своей стране.

— И как же ты смог бы сделать это? — усмехнулся Мехмед, запрыгивая в седло.

Он не видел мравийского кавалериста, несшегося во главе отряда, разметавшего оборонительный строй халинцев. Он сильно вырвался вперёд, скорее всего, увидев богатого всадника и пожелав славы убийцы вражеского полководца. С усмешкой, которой позже станут до дрожи в коленках бояться многие люди и не люди, я поддел ногой кинжал Казана, лежавший у самой моей стопы, забросил его в руку и метнул в открытое горло кавалериста. Мравак дёрнулся в седле и запрокинулся назад, раскинув руки. Мехмед обернулся и увидел мёртвого всадника, болтающегося в седле с кинжалом в горле.

— Кто научил тебя этому? — спросил он, удерживая железной рукой заплясавшего, почуяв кровь, жеребца.

— Отец, — ответил я. — Он сказал, что с мечом в руках я ещё не смогу постоять за себя, а вот научившись метать различные предметы, сумею дать достойный отпор почти любому врагу. Особенно, если он этого не ожидает — Последнее я добавил от себя.

Подъехавшие солдаты забрали нас с Лучаном в тыл, откуда я с интересом наблюдал за сражением, исподволь изучая стратегию и тактику, которой пользовался Мехмед, словно знал, что в будущем мне придётся воевать против него. Он выстроил пехоту прямо на пути атакующих врагов, настолько увлекшихся атакой, что кавалерия слишком сильно оторвалась от их пехоты. Кажется, первыми такой приём применили виистские солдаты во войне против билефельцев. Первые ряды халинцев опустились на колено, выставив перед собой длинные пики, стоявшие за их спинами опустили свои, превосходящие оружие первых вдвое, образовав густой частокол на пути конников. Те не успели удержать коней, грудью налетевших на стальные наконечники, да и сами посыпались на землю, как горох. Следом дали залп стрелки, сметя оставшихся кавалеристов почти подчистую, и только тогда с флангов атаковали конники самого Мехмеда. Тяжёлые врезались в редкий строй вражеской кавалерии, лёгкие — налетели на замешкавшуюся пехоту. Салентинцы, правда, не сплоховали, тут надо отдать им должное. Они дали залп как раз вовремя, подпустив халинцев как можно ближе к своим рядам, но в то же время не достаточно близко, что те выстрелили из своих пистолей. Халинцы стреляли, но только в воздух, рефлекторно нажимая на курки, когда их выбивали из седла пули салентинцев. Мейсенцы тут же выступили вперёд, взмахнув алебардами, добивая оставшихся в живых. На пути халинцев встала монолитная стена обитых сталью щитов, из-за которого не переставали бить смертоносные лезвия алебард.

Мне даже показалось, что — всё. Халинцам конец. И тут я понял, что не знаю кому желаю победы. Халинцам — врагам моего княжества (это я знал уже тогда) или же — объединённому воинству, солдаты которого навряд ли пощадят меня с Лучаном в запале сражения. Однако пока я напряжённо размышлял над этим вопросом, тяжёлая кавалерия халинцев под предводительством самого Мехмеда расправилась-таки с дезорганизованной конницей врага и перешла в контрнаступление. Земля затряслась под ногами, застонала под подкованными копытами коней. По приказу Мехмеда они выстрелили до того, как салентинцы дали залп, и хоть ни один не попал во врага, но и их самих окутало плотное облако едкого порохового дыма, отчаянно мешавшего салентинцам прицелиться. Однако всё равно потери были колоссальные — почти половина тяжёлых всадников остались в кровавой грязи. Но и оставшегося врагам вполне хватило. Удар длинных копий разметал строй усталых мейсенцев, подкованные копыта втоптали их в ту же грязь вместе с так и не успевшими перезарядить винтовки салентинцами.

Сразу после боя к нам с Лучаном буквально подлетел Мехмед, разгорячённый схваткой. Он спрыгнул с караковой кобылы, сменившей вороного жеребца и буквально швырнул в ножны саблю. К нему тут же подбежал мой братишка с поздравительным криком.

— Это было великолепно!

Однако Мехмед отмахнулся от него, бросив:

— Будь у них более менее толковый командир… — не договорив, он повернулся ко мне и спросил: — Твой отец — умный человек, но ты уже достаточно взрослый, чтобы учиться владеть мечом. Я займусь этим.

Тут он был немного не прав. Отец с пяти лет учил меня и Лучана фехтованию, как старомодным мечом, который предпочитал сам, так и шпагой, и саблей, и рапирой. Он не признавал деревянных игрушек, какими сражаются в знаменитых школах в Иберии, Адранде или Салентине, у нас были не заточенные «настоящие» орудия убийства. Так что вместо шишек и синяков у нас обоих — не без гордости вспоминаю, что у Лучана гораздо больше — были ссадины, разбитые носы и даже переломы, в основном, конечно, когда мы учились фехтовать мечами.

С тех пор Мехмед стал нашим учителем. Он словно только заметил меня после той битвы, но смотрел он на меня совсем не так, как на Лучана, может быть, уже тогда он понимал, что воспитывает и обучает будущего смертельного врага. Каждый вечер, несмотря на усталость после долгого перехода — мы двигались с максимально возможной скоростью, покуда лошади не начинали спотыкаться, потому что повторного нападения нам было не пережить — Мехмед приходил к нам, вручал по сабле или шпаге и начинал занятия. И снова у Лучана получалось куда хуже чем у меня, и как-то раз Мехмед даже в сердцах крикнул: "Бесполезный мальчишка!" Лучан после этого насмерть обиделся на него, на целых два дня.

Нападений, на наше счастье — или горе, с какой стороны посмотреть — больше не последовало и мы прибыли в Измир даже на несколько дней раньше, чем должны были. Я все глаза проглядел, смотря на золотые купола дворцов и мечетей (мегберранских храмов), стены сложенный преимущественно из белоснежного мрамора, людей в непривычных длиннополых одеждах, приветствовавших возвращение наследника Орлиного трона. Воители, охранявшие халифа меня не слишком удивили — я уже успел наглядеться на солдат за время путешествия, разве что одеты и вооружены они побогаче; зато сам Мустафа меня поразил до глубины души. Ему было около семидесяти лет (Мехмед, хоть и был наследником престола, но далеко не старшим сыном халифа, остальные трое погибли в сражениях с мятежниками), однако назвать его стариком у меня не повернулся бы язык даже тогда, длинные волосы его были очень аккуратно расчёсаны и на них возлежала простая зубчатая корона с несколькими самоцветами, прямое и честное лицо лишь казалось таким, многие и многие обманывались, что стоило им жизни.

Нас с Лучаном почти сразу увели в роскошные покои, которые, как я выяснил через несколько часов, запирали на ночь. Бой братец был в крайнем восхищении, оказавшись в этих покоях, его совершенно не волновали решетки на окнах и мощных замок на двери — он видел лишь мягчайшие ковры под ногами и на стенах, красивую мебель, украшенную затейливой резьбой, да лепнину на высоченном потолке, каких не было даже во дворце нашего отца. У нас, в Вольных княжествах, строили куда скромнее — беднее мы были, чего уж таить-то. Со мной теперь занимались фехтованием лучшие учителя Измира, в том числе и признанный во всём мире мастер Амир ибн Гарруф — победитель многих турниров и участник не одной междоусобной войны. Он, к слову, был единственным, кто после второй недели не побежал к Мехмеду жаловаться на то, что их извожу. Я, действительно, пользуясь преимуществами своего юного возраста почти требовал от них занятий, не смотря на то, что они гоняли меня весь день и сами успевали выбиться из сил. Тогда-то их и сменил Амир. Мудрый, немолодой человек, как и халифа, я не назвал бы его стариком ни за что, особенно после того, как он принялся обучать меня. Наши тренировки не были таковыми в прямом смысле этого слова, Амир не учил меня — именно меня, Лучану до этого дела уже не было — фехтованию, он учил меня быть воином. Он мог войти в нашу комнату в любое время и просто стоять и наблюдать за тем, как я ем или сплю, а мог, к примеру, выбить из-под меня стул и швырнуть в лицо обнажённый клинок. Обычно я падал на пол, на лету подхватывая оружие, и отбивался от молниеносных, как мне тогда казалось, атак учителя. Я искренне недоумевал, за что он так мучает меня, на что Амир отвечал: