Он улыбнулся, содрогнулась я,—

а там, внизу, из брошенного тела,

скользнув по гробу, выползла змея,

клубясь, свивала звенья и свистела

и горстью мертвой пепла стала вдруг,

и вот я к Жениху простерла смело

огни моих крестообразных рук,

и дивные предстали мне виденья

среди моих неизреченных мук:

был искус первый — искус нисхожденья,

душа была низвергнута во Ад,

вокруг, стеня, толпились привиденья,

и в той стране, где нет пути назад,

черты родные всех, что сердцу святы,

я встретила и отвратила взгляд.

Была дыханьем огненным объята

я у разверстой пасти Сатаны,

заскрежетал он, словно мавр проклятый,

но вождь незримый с правой стороны

со мною шел, мне в сердце проливая

целительную влагу тишины.

За Женихом я шла, не уставая.

и невредима посреди огней

свершала путь, молясь и уповая,

сквозь все ряды мятущихся теней

по лестнице великой очищенья

и через седмь священных ступеней.

И каждый миг чрез новые мученья

меня влекла незримая рука,

изнемогая в муках восхожденья,

пережила я долгие века...

II.

Услышав зов, склонилась я к подножью,

дух ангельский и девственное тело

предав Кресту, объята сладкой дрожью,

и, плоть свергая, тихо отлетела.

(Последнее то было обрученье!)

Поникли руки, грудь похолодела,

и замерло предсмертное биение;

вот отступили дальше в полумрак

мерцанья, славословья, песнопенья;

как воск мощей, простерта в строгой раке,

беззвучно я запела «Agnus Dei!»,

и вот святые проступили знаки;

и миг последний был всего страшнее,

но тень крыла мне очи оградила,

я каждый миг свободней и смелее

по ступеням безмолвья восходила,

и близясь каждый миг к иным преградам,

при шаге каждом крепла в сердце сила.

Мой верный Страж ступал со мною рядом,

меня в пути высоком ободряя

то благостным, то непреклонным взглядом.

Вот заструились дуновенья Рая

неизреченны и невыразимы,

и луч не дрогнул, сердце мне пронзая.

А там, внизу, как стадо агнцев, дымы,

у наших ног теснясь благочестиво,

не двигались... Но мы неуловимы,

их ласке улыбнувшись торопливо,

влекомы восхождением упорным,

восстали там, где для души счастливой

последний путь отверст в окне узорном,

где искони в борении согласном —

два светоча на перепутьи горном —

луч белой Розы сочетался с красным...

Взглянула я, и вдруг померкли взоры,

и лик Вождя явился мне ужасным,

я вопросила с трепетом: «Который?»

Смешалось все, и сердце ослабело,

и замолчали ангельские хоры.

Я взоры вниз потупила несмело,

в груди сомненье страшное проснулось:

«Чье мертвое внизу простерто тело?» —

и вдруг в смертельном ужасе очнулась.

В урочный час и на условном месте

она пришла и стала у Креста:

«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —

шепнули робко строгие уста;

в потоке слез к Его ногам покорно

была ее молитва пролита,

и черный Крест на нити четок черной,

пылая, сжала жаркая рука;

она призыв твердила свой упорно,

и вдруг, светло-прозрачна и легка,

восхищенная силой несказанной,

всему земному стала далека.

и свет пронзил ей сердце, и нежданно

ее очам разверзшимся предстал

Жених, лучами славы осиянный,

и, затмевая звезды, Он блистал,

как в час великой славы на Фаворе,

Он трижды «Мир вам!» тихо прошептал,

но та же скорбь таилась в светлом взоре...

И, Крест омыв ручьем блаженных слез,

каких еще не исторгало горе,

«С рабой своей пребудь вовек, Христос!» —

она, раскрыв объятия, взмолилась,

вся зажжена огнем безумных грез;

над ними время вдруг остановилось,

и Он коснулся черного Креста,

все белым светом дивно озарилось,

и взор слепила каждая черта...

Вот снова мрак соткал свои покровы,

но грудь ее лучами залита,

нетленная звезда во тьме суровой,

сияет Крест пылающий на ней

и каждый миг, исполнясь силой новой,

все лучезарней, чище и сильней,

горят, его осыпавши чудесно,

узоры ослепительных камней:—

в слезах земли зажжен огонь небесный!

Молюсь Тебе затем, что пять веков

легли меж нас, как строгие преграды,

Ты падший дух выводишь из оков

и не слепишь мои больные взгляды,

как солнца лик сквозь глыбы облаков!

Сойди в мой склеп надменна, как инфанта,

вся, как невеста, девственно-чиста,

мои давно безгласные уста

зовут Тебя: «О Santa, Santa, Santa!»,

дай силу мне стать рыцарем Христа!

Ты в сонме тех, чей каждый шаг — победа,

чей взор — огонь, чьи слезы — благодать,

родной страны печальница и мать,

вручи мне тайну ангельской беседы,

овце чужой приди спасенье дать!

В пыланиях своих не зная меры,

Ты истязала девственную плоть,

обеты «Vulnerari», «Ne ridere!»

Ты приняла покорно, и Господь

Твой дух вознес к огням последней сферы!

Проклятья, вопли ужаса и дым

стремились ввысь, пылали квемадеро,

но Ты предстала знаменьем святым,

два пламени твои: Любовь и Вера

вдруг вознеслись виденьем золотым.

Ты в наши дни — лишь имя, лишь преданье,

но памятны для сердца все рыданья,

все лепестки Твоих девичьих грез,

растоптанных Тобой без состраданья,

и язвы все, что ведал лишь Христос!

Страдалица, Твой образ кротко-строгий

меня зовет на старые пути!..

В нас озлобленье плоти укроти,

и в Замке сердца, в царственном чертоге,

как мать, больное сердце приюти!

Я перед Девой склоняю колени:

«Все ей, безумной, прости!»

Хмурятся строго вечерние тени:

«Бесцельны пред ней все пути!»

Я перед Девой склоняю колени:

«Все ей, погибшей, прости!»

Шепчут зловеще вечерние тени:

«За нас, за нас отомсти!»

Я перед Матерью пал на колени:

«Матери Матерь, прости!»

Плача, поникли полночные тени:

«Все отпусти!»

Горестно носятся в далях просторных

ветра глухие рыданья,

странно размерены криков дозорных

чередованья.

Полночь, и лагерь заснул перед боем,

лагерь, от боя усталый;

день отпевая пронзительным воем,

плачут шакалы.

Месяц недобрый меж облак бессонных

лагерь обходит дозором.

ищет он. ищет бойцов обреченных

пристальным взором.

Час их последний и ясен, и краток,

снятся им сны золотые,

благостно шествует мимо палаток

Дева Мария.