Вопрос задал Роберт Никсон, корреспондент агентства Интернэшнл Ньюс Сервис, и он показался Рузвельту несколько нелояльным, если не прямо провокационным. Никсон был одним из трех корреспондентов, которым президент доверял и брал их с собой, куда бы ни ехал. Этих трех журналистов он пригласил и в Уорм-Спрингз.

Все они были тесно связаны с президентом и любили его. Роберт Никсон как-то раз публично заявил, что для президента характерны человеческая теплота, находчивость, ярко выраженное чувство юмора и то, что в газетном ремесле называется «нюхом на новости». Ему, вероятно, следовало бы сказать точнее; «нюхом на то, каких новостей жаждут корреспонденты».

Это вовсе не означало, что президент заигрывал с представителями прессы. Если Рузвельт считал, что журналисты хотят поставить его в тупик, он просто набрасывался на них, как лев. Одного из них он как-то раз назвал «хроническим лжецом». Другому посоветовал надеть «дурацкий колпак и постоять в углу».

Тем не менее Рузвельт был прав, говоря: «Я всегда терял друзей, но у меня всегда были друзья». Трое журналистов, приглашенных сейчас в президентский коттедж, конечно же, принадлежали к числу его друзей. Рузвельт знал это. Но вопрос Никсона вызвал у него раздражение, так как относился к тому ялтинскому решению, за которое президента особенно резко критиковали правые американские газеты.

— Это правда, — невозмутимо ответил Рузвельт.

— Но в коммюнике Конференции об этом нет ни слова! — воскликнул другой журналист.

— И это правда, — ответил Рузвельт. Под укоризненным взглядом Брэйди он снова потянулся к пачке сигарет.

— Но почему? На месте американского президента я бы протестовал против такого ущемления интересов Соединенных Штатов!

— Я очень сожалею, но американский народ и, смею думать, господь бог предпочли видеть на этом месте меня, а не вас, — с добродушной иронией ответил Рузвельт. — Российская Федерация, Украина и Белоруссия, — продолжал он уже серьезно, — главные по значению республики в составе Советского государства. Они больше всех остальных пострадали от гитлеровского нашествия. Кроме того, эти республики граничат с иностранными государствами. Короче говоря, я не вижу ничего предосудительного в том, что Украина и Белоруссия наряду с Российской Федерацией станут членами ООН.

— Интересно, что подумал бы Сталин, если бы вы предложили ему, чтобы Соединенные Штаты получили три голоса в ООН, — съехидничал Мерримэн Смит из Юнайтед Пресс.

— Что он подумал бы, я не знаю, — резко ответил Рузвельт. — А вот что он заявил в ответ на такое предложение, я слышал собственными ушами.

— Что же именно?

— Пожал плечами и сказал, что возражать бы не стал.

— Но в коммюнике… — начал было Мерримэн Смит.

— В коммюнике, — прервал его Рузвельт, — нет ни слова о нормах представительства в Организации Объединенных Наций. Это предстоит решить предстоящей Конференции в Сан-Франциско. Однако не буду скрывать: мы обещали поддержать просьбу русских.

— А Черчилль? Какова его позиция? — спросил Гарри Оливер из Ассошиэйтед Пресс.

— Вы, кажется, представляете себе моего друга сэра Уинстона как человека, готового возражать против любого предложения, если его внесут русские? Перефразируя Марка Твена, позволю себе заметить, что слухи о несговорчивости Черчилля сильно преувеличены.

— Следовательно, Украина и Белоруссия будут полноправными членами Организации?

— Вы, кажется, представляете себе эту Организацию как аристократический клуб, члены которого принимают решения, а гости только при сем присутствуют? Не забудьте, что это будет Организация Объединенных, а не разъединенных наций, — внушительно произнес Рузвельт. — Любое государство — Франция, Великобритания или Соединенные Штаты — будет иметь в нем такие же права, как, скажем, Филиппины.

— Филиппины?! До сих пор мы не знали, что есть такое самостоятельное государство! — чуть ли не в один голос вскричали журналисты.

— Скоро узнаете. Как, по-вашему, о чем мы беседовали здесь с моим филиппинским коллегой?

— Значит, вы решили…

— Никаких пояснений! — категорически сказал Рузвельт и любезно добавил: — Насколько я понимаю, вопросов больше нет. Благодарю вас, джентльмены!

После того как пресс-конференция закончилась и журналисты разошлись, президент попросил Дороти Брэйди, чтобы она пригласила к нему Генри Моргентау.

Министра финансов, как одного из своих доверенных лиц, президент взял с собой в Уорм-Спрингз.

У Моргентау был огромный лысый лоб — лысина доходила почти до затылка, — а на тонких губах всегда блуждала грустно-ироническая улыбка.

Впрочем, некоторые называли ее угодливой. О Моргентау говорили, что президент ценил его не только за большие знания в сфере экономике и финансов, но и за услужливость, готовность во всем соглашаться со своим боссом, никогда с ним не спорить. Министра называли «yes-man», то есть человеком, который всегда и во всем поддакивает своему боссу.

Особенно недолюбливал Моргентау министр внутренних дел Икес. Он, кажется, не упускал ни одного случая, чтобы не попытаться унизить главного финансиста в глазах президента.

Но Рузвельт не обращал внимания на все эти наветы. Вскоре после того как Моргентау умело и с тактом (хотя и по прямой подсказке Рузвельта) обеспечил в 1933 году организационную сторону признания Советской России, президент сделал его министром финансов. Этот пост Моргентау занимал и поныне.

— Почему ты не был на пресс-конференции? — недовольно спросил Рузвельт, как только Моргентау появился.

— Я полагал, что у министра финансов есть другие обязанности, — с вежливым полупоклоном ответил Моргентау. — Связь с прессой не моя сфера.

— Да, ты министр финансов, — подтвердил Рузвельт, — но финансы в Америке — это все. Чем ты занимался в то время, как я отдувался перед представителями четвертого сословия, уверенными, что пресса командует миром?

— Все тем же, сэр. Работал над докладом.

— Каким?.. — начал было Рузвельт, но сразу осекся. Из-за этой возни с Осменьей, а потом с журналистами он и впрямь забыл, что сам поручил Моргентау разработать подробный доклад-предложение.

Речь шла о том, чтобы сформулировать одну из кардинальных мыслей президента, связанных с судьбой послевоенной Германии.

Здесь Рузвельт был жесток и непримирим. Германия должна перестать существовать, вопреки намерениям Сталина. Она будет расчленена на мелкие государства.

Репарации, Версальский договор, новое правительство?.. Но разве эти и многие другие «штрафные» меры, предпринятые после первой мировой войны, помешали Германии через пятнадцать лет стать адом с дьяволом Гитлером во главе? Разве не та же Германия, сохраненная как единое государство, развязала новую, вторую мировую войну?

Нет, после окончательной победы над Германией ее надо уничтожить как государство. Этот план Рузвельт разработал при прямом участии Моргентау.

Президент знал, что Черчилль согласен с ним, хотя у него были свои соображения относительно числа и границ новых германских карликовых государств.

Но Сталин… Сталин был против. В Ялте он не раз говорил, что такое расчленение породит реваншизм, и, как казалось Рузвельту, назойливо повторял, что «…гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается». Чего же хотел бы Сталин? Чтобы его преемники заплатили в будущем еще многими миллионами человеческих жизней за снисходительность по отношению к побежденной Германии?!

Если Сталин не видел этого страшного будущего, то перед глазами Рузвельта оно стояло как реальная угроза.

В Ялте вопрос так и не был решен. Очевидно, его придется обсуждать из следующем совещании «большой тройки» уже после капитуляции гитлеровского государства. Но к такому новому совещанию необходимо подготовить план, разработанный во всех деталях. Огромная работа!

Ею и занимался Моргентау, активный сторонник расчленения Германии.

Рузвельт мгновенно вспомнил все это и уже совсем другим тоном спросил: